Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Живя какой-то срок в станице Вешенской, я много в ту пору общался, беседовал с людьми, для которых гражданская война еще не отгорела в крови. Помнится, однажды ездил я с одним из тех, кто хотя и не открывал мне душу нараспашку, но, тем не менее, и не захлопывал ее передо мной. В старых казачьих седлах не спеша мы трусили с ним рысцой по Вешенскому району на очень резвых конях, и он, в ту пору уже колхозник, конюх на конеферме, неторопливо потягивая самокрутку, повествовал мне о горячих днях своей жизни, о том, как он возвращался на свой родной хутор из отступления на Кубань, таща на себе единственное, что осталось у него – седло. Теперь он был уже спокоен и поплевывал через губу, и даже словно бы чуть подшучивал над собой, но горький, полынный привкус был в этой его легкой издевке. Уже отгремела коллективизация. Попутчик мой миновал и ее бурные пороги. Его уже устраивала та жизнь, что цвела на колхозном Дону. Невольно от далеких дней мы перекочевали с ним в нынешние. Я спросил, читал ли он «Тихий Дон».
– А кто не читал?
– Остались ли Мелеховы на Дону?
– Мелеховы? – И он надолго задумался. – Может, и остались, только не густо их осталось…
– Почему?
– А что, вы сами не знаете? – ответил он мне вопросом на вопрос. – А жаль, что не густо… Но тогда им про то не было известно..
Потом, всего через несколько лет, в годы Великой Отечественной войны, подолгу бывая в 5-м гвардейском донском кавалерийском корпусе, которым командовал генерал-лейтенант Алексей Гордеевич Селиванов, я не раз, еще в пределах Ростовской области, вспоминал этот неторопливый разговор со случайным спутником, колхозным конюхом… Может, и он был в этом корпусе? А может, к тому времени уже и сложил свою буйную голову где-нибудь в боях на Миусе?
Все это, на первый взгляд, может, и не имеет прямого отношения к шолоховским героям, но для меня осталось на всю жизнь, как свидетельство зоркости писателя, сумевшего разглядеть в гуще борьбы типичные жизненные фигуры.
Потом уже во время далеких поездок за нашими рубежами мы вдруг становились свидетелями немеркнущей жизненности шолоховских героев где-нибудь в норвежском городе Бергене или в пакистанском Лахоре… Я уже не говорю об огромной популярности книг Шолохова в странах, где происходила и происходит ныне революционная ломка общественного устройства. Конечно, популярность популярности рознь. На нашем литературном небосводе порой вспыхивают, на первый взгляд, яркие кометы, но бывает и так, что, еще не добравшись до зенита, они гаснут на лету…
Жизненность, глубокая правдивость характеров героев Шолохова оставляют их навечно в сердце и памяти читателей, вне зависимости от того, где эти читатели проживают.
А ведь все в книгах Шолохова происходило, казалось бы, на сравнительно ограниченной территории. Так было и в «Поднятой целине» – этом классическом произведении о коллективизации сельского хозяйства. Со сколькими людьми, близкими по духу героям Шолохова, встречались мы на жизненном пути.
Как же и мне забыть один из годов коллективизации, когда я, двадцатилетний фрезеровщик завода «Ростсельмаш», в составе бригады рабкоров был отправлен в подшефный заводу Миллеровский район Ростовской области. И хотя от Миллерова до станицы Вешенской расстояние около полутораста километров, все здесь жило, уже тогда жило, Шолоховым. Еще не была написана «Поднятая целина». Но герои «Тихого Дона» словно бы были прописаны и здесь. Один из сельских партийных работников сказал мне тогда: «Это все шолоховские места!» Помнится, недели две мы жили в хуторах и станицах, постепенно узнавая, что здесь происходило. Мы были на сходках, сидели ночами с казаками, которые откровенно сомневались в этой крутой ломке. Мы видели уже заколоченные кулацкие хаты…
А потом, очень скоро, появилась первая книга «Поднятой целины». Давыдов, Нагульнов, Разметнов, дед Щукарь, Островнов, Лушка, Майданников…
Теперь, через десятилетия, это все отстоявшиеся в памяти и сердце образы. В ту пору каждый из них был словно бы прикреплен к определенному хутору, к определенной станице… А главное – все они были прикреплены к истории. Надо было обладать чутким и глубоким сердцем, чтобы почувствовать жизненную необходимость появления «Поднятой целины», ее глубокий смысл, который начинается с самого названия книги.
Семен Давыдов, путиловский слесарь, коммунист, словно бы стал тем образом, который объединил в себе сотни и тысячи коммунистов, направленных партией на один из главных участков фронта социалистического строительства – в деревню. Тысячам таких Давыдовых надлежало принять всемерное участие и в перестройке сельского хозяйства на коллективный лад, и помочь миллионам Майданниковых обрести в своем сознании силу для отрыва от пуповины личной собственности. Теперь все это уже история. История нашего общества. История нашей литературы. Но главное – это одна из самых примечательных страниц истории нашей партии.
Каждая встреча с Михаилом Александровичем – новая памятная страница в жизни. Помнится, однажды в середине пятидесятых годов вместе с Евгением Поповкиным мы получили телеграмму из Вешенской, в которой Шолохов приглашал нас к себе в гости. Из Ростова мы летели с небольшой группой областных партийных работников. Приземлившись на аэродроме в Базках, расположенных на противоположном от Вешенской берегу, мы уже через полчаса оказались за широким шолоховским столом. Но и это была словно еще одна пересадка. Вскоре мы все вместе отправились к берегу Хопра, реки, где Шолохов любит ловить рыбу. Тут было уже все приготовлено для гостей. Это был какой-то особый день, когда мы могли видеть Михаила Александровича среди друзей… И никто в эту встречу не говорил о литературе… Да этого и не требовалось. Здесь были друзья Шолохова – местные, станичные, и те, кто прилетел по его зову. У ночного костра звучали старые казачьи песни, которые очень любит Шолохов. А потом, после почти бессонной ночи, после того, как все окунулись в студеной воде, Шолохов повез нас проселочной дорогой в какие-то, видимо, особо им любимые места. Было тихо в степи. Пахло полынью и степными цветами. И Михаил Александрович почти ничего не говорил, а все смотрел, всматривался в эту степь и неглубокие овраги. И только сказал:
– Тут каждый шаг полит кровью.
И никто ни о чем его не переспросил. Шолохов был с друзьями, но и не только с друзьями, а и с тем прошлым, от которого он не отрывался ни на мгновенье.
Летом 1972 года я три недели был в Чили. Улетая из Москвы, я знал, что советским послом в Чили является Александр Васильевич Басов, тот самый Басов, бывший первый секретарь Ростовского обкома КПСС, с которым мы были вместе в памятный прилет к Шолохову.
Это было предгрозовое время в Чили, вскоре, через два-три месяца после нашего отлета из Сантьяго, состоялись открытые контрреволюционные выступления против законного правительства Сальвадора Альенде. Вместе с Басовым мы посетили президента Чили. Тогда же, сразу после этой встречи, поднявшись ближе к снежным предгорьям Анд, окружающих Сантьяго, глядя сверху на столицу Чили, мы вспомнили и это посещение Михаила Александровича… Разговор как-то незаметно от воспоминаний перешел к шолоховским героям.
– Здесь имеются и свои Майданниковы, и свои Давыдовы, и, к сожалению, в большом количестве притаившиеся Островновы, – сказал задумчиво Басов.
Внизу в легкой утренней дымке лежал город. Красивый, старый город.
– И борьба будет здесь не менее, а может, и еще более острой, чем у нас на Дону, – сказал Басов.
Я слушал Басова и думал о том, как просто и естественно возникают сравнения. Но самое главное было в неотразимости этих сравнений, в том, что последующие события подтвердили все не только на словах, но и на самой практике политической жизни страны. Впрочем, посещая сельские районы Чили, мы и тогда могли убедиться в остроте назревающих событий. Что же здесь было основным? Социальная, классовая основа борьбы, разворачивающаяся и в Латинской Америке.