Михаил Строгов
Шрифт:
Он твердо решил опередить карету. Свежих лошадей оказалось всего три. Остальные только что вернулись, усталые после большого перегона.
Станционный смотритель приказал запрягать.
Что касается обоих журналистов, которые сочли разумным сделать в Ишиме остановку, — им не нужно было заботиться о немедленной смене лошадей, и они велели поставить свою повозку в сарай.
Уже через десять минут после прибытия на станцию Михаилу Строгову дали знать, что тарантас готов в дорогу.
— Хорошо, — ответил он.
Подойдя к журналистам, сказал:
— Ну вот, господа, раз уж вы остаетесь в Ишиме — пришло время расставания.
— Как, господин Корпанов, — удивился Альсид Жоливэ, — вы не задержитесь здесь даже на часок?
— Нет, сударь, и я даже хотел бы покинуть почтовую станцию до прибытия той кареты, что мы обогнали.
— Вы, стало быть, опасаетесь, как бы ее пассажир не попытался перехватить у вас лошадей?
— Прежде всего я стараюсь избегать всяких осложнений.
— В таком случае, господин Корпанов, — сказал Альсид Жоливэ, — нам остается только еще раз поблагодарить вас за оказанную услугу и за удовольствие путешествовать в вашей компании.
— Не исключено, впрочем, что через несколько дней мы встретимся в Омске, — добавил Гарри Блаунт.
— Это и впрямь не исключено, — ответил Михаил Строгов, — ведь я прямо туда и направляюсь.
— Ну что ж, доброго пути, господин Корпанов, — сказал тогда Альсид Жоливэ, — и да убережет вас Бог от телег.
Оба корреспондента протянули Михаилу Строгову руки с намерением как можно сердечнее с ним распрощаться, когда с улицы донесся шум подъехавшего экипажа.
Почти тут же дверь станции резко распахнулась, и в проеме показался человек.
Это был пассажир почтовой кареты — человек лет сорока, с военной выправкой, высокий, сильный, крепкоголовый, широкоплечий, с густыми усами, переходившими в рыжие бакенбарды. На нем был офицерский мундир без знаков различия. На поясе висела кавалерийская сабля, а в руке он держал кнут с коротким кнутовищем.
— Лошадей! — потребовал он повелительным тоном человека, привыкшего отдавать приказы.
— Свободных лошадей у меня больше нет, — с поклоном ответил начальник станции.
— Мне нужно немедленно.
— Это невозможно.
— А что за лошадей вы только что запрягли в тарантас, который я видел у ворот станции?
— Они принадлежат этому пассажиру, — ответил станционный смотритель, указывая на Михаила Строгова.
— Пусть их выпрягут!… — заявил вошедший не допускающим возражения тоном.
Тут выступил вперед Михаил Строгов.
— Этих лошадей взял я, — сказал он.
— Не важно! Они нужны мне. Ну же! Пошевеливайтесь! У меня нет лишнего времени!
— У меня тоже нет лишнего времени, — возразил Михаил Строгов, стараясь сохранить спокойствие, дававшееся ему с трудом.
Надя стояла рядом, тоже спокойная, но в глубине души встревоженная возможным развитием событий, которого лучше было бы избежать.
— Хватит болтать! — рявкнул пассажир кареты. После чего, подступая к станционному смотрителю и угрожающе потрясая кулаком, перешел на крик: — Пусть выпрягут лошадей из тарантаса и запрягут в мою карету!
Станционный смотритель, смешавшись, не знал, кого слушать, и смотрел на Михаила Строгова, за кем заведомо оставалось право воспротивиться необоснованным требованиям пассажира.
Михаил Строгов мгновение колебался. Он не хотел пускать в дело свою подорожную, которая привлекла бы к нему внимание, не хотел и задерживаться, уступая лошадей, но при всем том не хотел ввязываться в драку, из-за которой могла сорваться его миссия.
Оба журналиста следили за ним, готовые, разумеется, поддержать своего спутника, если бы он обратился к ним за помощью.
— Мои лошади останутся при моей повозке, — сказал Михаил Строгов, не подымая голоса выше, чем позволительно простому иркутскому купцу.
Тогда пассажир ринулся на Михаила Строгова и, грубо схватив ого за плечо, закричал раскатистым голосом:
— Ах так! Ты не хочешь уступить мне лошадей?
— Нет, — ответил Михаил Строгов.
— Ну так вот, они достанутся тому, у кого достанет сил уехать! Защищайся, ибо пощады тебе не будет!
Произнеся эти слова, пассажир выхватил из ножен саблю и принял боевую стойку.
Надя кинулась к Михаилу Строгову.
Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ тоже устремились к нему.
— Драться я не стану, — просто сказал Михаил Строгов и, чтобы сдержать гнев, скрестил на груди руки.
— Не станешь драться?
— Нет.
— Даже после этого? — вскричал пассажир.
И прежде чем его успели удержать, рукояткой кнута ударил Михаила Строгова по лицу.
От такого оскорбления Строгов страшно побледнел. Раскрытые ладони его вскинулись вверх, словно собираясь в порошок стереть негодяя. Но высшим усилием воли он сумел овладеть собой. Поединок означал бы не только задержку, но и, возможно, провал всего дела!… Лучше уж потерять несколько часов!… Да! Но терпеть такое бесчестье!…
— Ну, теперь-то ты будешь драться, трус? — повторил пассажир, усугубляя насилие грубостью.
— Нет! — ответил Михаил Строгов, не двинувшись с места, но в упор глядя на пассажира.
— Лошадей, и немедленно! — рявкнул тот.
И с этими словами вышел из зала.
Станционный смотритель тотчас последовал за ним, успев, однако, пожать плечами и окинув Михаила Строгова неодобрительным взглядом.
Впечатление, произведенное этим инцидентом на журналистов, не могло быть в пользу Михаила Строгова. Они и не скрывали своего разочарования. Такой крепкий молодой человек — и дать себя ударить, не потребовав удовлетворения за подобное бесчестье! И они, ограничившись поклоном, удалились. При этом Альсид Жоливэ сказал Гарри Блаунту: