Михаил Строгов
Шрифт:
Здесь генерал-губернатор, его офицеры и солдаты укрепились по-настоящему. Верхний квартал Омска они превратили в своего рода крепость, пробив в домах и церквах бойницы, надстроив зубцы, и стойко держались в этом самодельном кремле, даже без особых надежд на своевременную помощь. Откуда ее ждать, если татарские отряды, спускавшиеся по Иртышу, получали каждый день все новые подкрепления, и — что еще важнее — командовал ими офицер, предавший свою страну, но человек заслуженный и известный своей отвагой.
Это был полковник Иван Огарев.
Иван Огарев, личность столь же страшная, как и тот татарский военачальник, кого он подбивал идти вперед и вперед, был профессиональный военный. Унаследовав от своей матери, азиатки по происхождению, толику монгольской крови, он любил хитрить, ему нравилось придумывать ловушки и не претили никакие уловки, если надо было выведать секрет или устроить западню. Коварный по природе, он охотно прибегал к самому низкому притворству, прикидываясь при случае нищим и искусно перенимая любые обличья и повадки. Сверх того, он был жесток и при нужде мог сделаться палачом. В его лице Феофар-хан обрел заместителя, достойного представлять хана в этой варварской, дикой войне.
К тому времени, когда Михаил Строгов достиг берегов Иртыша, Иван Огарев уже хозяйничал в Омске и тем настойчивее торопил с захватом верхнего города, чем скорее спешил попасть в Томск, где как раз собралось ядро татарской армии.
Действительно, Томск вот уже несколько дней как был взят Феофар-ханом, и именно отсюда, став хозяевами Центральной Сибири, захватчики должны были двинуться на Иркутск.
Иркутск и был настоящей целью Ивана Огарева.
План предателя состоял в том, чтобы под ложным именем добиться приема у Великого князя, снискать его доверие, а затем, в условленный час, сдать город татарам и выдать самого Великого князя.
После захвата такого города и такого заложника вся Азиатская Сибирь должна была пасть к ногам захватчиков.
Между тем, как мы знаем, царю стало известно об этом заговоре, — как раз чтобы расстроить его и было доверено Михаилу Строгову то важное письмо, которое теперь при нем находилось. Отсюда же и строжайшие предписания молодому гонцу — пройти через захваченную местность инкогнито, не раскрывая себя.
До сих пор ему удавалось неукоснительно выполнять этот наказ, но мог ли он по-прежнему следовать ему и теперь?
Удар, нанесенный Михаилу Строгову, оказался не смертельным. Продолжая плыть, не показываясь над водой, он добрался до правого берега, где и упал без сознания в камыши.
Придя в себя, он обнаружил, что лежит в лачуге мужика, который, вероятно, подобрал его и выходил, а значит, ему он обязан тем, что еще жив. Как долго уже гостит он у этого славного сибиряка? Этого знать он не мог. Но когда вновь открыл глаза, то увидел склонившееся над ним доброе бородатое лицо — хозяин участливо смотрел на него. Строгов собирался уже спросить, где он, но мужик опередил его:
— Помолчи, батюшка, помолчи! Очень ты еще слабый. Сейчас я расскажу тебе и где ты, и что приключилось с той поры, как я принес тебя в избу.
И мужик поведал Михаилу Строгову о том, как происходила та стычка, свидетелем которой он оказался, — и о нападении на паром татарских лодок, и о разграблении тарантаса, и о кровавой расправе с паромщиками!…
Но Михаил Строгов уже не слушал его, — проведя рукой по своему кафтану, он нащупал письмо императора, по-прежнему спрятанное на груди.
И облегченно вздохнул, но успокоиться еще не мог.
— Со мной была девушка! — сказал он.
— Ее они убивать не стали! — ответил мужик, упредив тревогу, сквозившую в глазах гостя. — Взяли в свою лодку и поплыли по Иртышу дальше! Для них это еще одна пленница в придачу к той толпе, что гонят в Томск!
Михаил Строгов ничего не сказал в ответ. Приложил руку к груди — унять сердцебиение.
И все же, несмотря на пережитые испытания, душа его была целиком во власти долга.
— Где я? — спросил он.
— На правом берегу Иртыша и всего в пяти верстах от Омска, — ответил мужик.
— От какой же это раны я такой разбитый? Не от пули?
— Нет, от удара копьем по голове, и рана уже зарубцевалась, — сказал мужик. — Еще несколько дней, батюшка, и ты сможешь снова отправиться в путь. Ты упал в реку, но татары не стали тебя подбирать, обыскивать… Твой кошелек так и лежит у тебя в кармане.
Михаил Строгов пожал мужику руку. И, вдруг резким усилием выпрямившись, спросил:
— Дружище, а сколько времени я у тебя в избе?
— Три дня.
— Я потерял три дня!
— Эти три дня ты пролежал без сознания!
— Нет ли у тебя лошади? Я бы купил.
— Ты что, ехать хочешь?
— Прямо сейчас.
— Нет у меня, батюшка, ни лошади, ни телеги! Где прошли татары, не остается ничего!
— Что ж, тогда пойду в Омск пешком — лошадь искать…
— Отдохнул бы еще несколько часиков, все легче в путь пускаться!
— Ни часу!
— Ну что ж, ступай, — сказал мужик, поняв, что перебороть решимость гостя — труд напрасный. — Я сам отведу тебя, — добавил он. — К тому же русских в Омске еще изрядно, глядишь — удастся и незамеченным пройти.
— Дружище, — произнес Михаил Строгов, — да вознаградит тебя небо за все, что ты для меня сделал!
— Вознаградит… Наград на земле одни дураки ждут, — отвечал мужик.
Михаил Строгов вышел из избы. Зашагал было по дороге, но в глазах вдруг так потемнело, что, не поддержи его мужик, он грохнулся бы наземь; однако свежий воздух быстро привел его в чувство. И тут он как бы вновь пережил тот удар, что в свое время пришелся ему по голове и силу которого, по счастью, смягчила его меховая шапка. При его могучем здоровье, в чем читатель успел убедиться, он был не тот человек, кого могла бы сразить такая малость. Перед глазами его стояла одна-единственная цель — далекий Иркутск, до которого предстояло добраться! Но Омск следовало миновать без задержки.