Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
Стакан смородинового киселя сиренево светился в лунном свете, а Тамара просияла, глядя на него:
— Какая у нас Матушка, Пресвятая Богородица! Все молитвы наши слышит, и дала каждому по стакану киселя. Знаешь, потом ведь целый автобус паломников приехал. Я наливаю всем по стакану, и не кончается кисель. Сейчас стала мыть кастрюлю — гляжу, а твои пол стакана остались. Тебе ведь тоже Матушка наша Богородица дала полный стакан киселя.
Много лет прошло с тех пор, а до сих пор понимаю, что в меру веры Тамары мне пока не возрасти. И сквозь годы вспоминается то малое чудо, когда Матушка наша Богородица дала мне полный стакан киселя.
В общем, никуда мы с моей москвичкой из Ва- скнарвы не уехали и прожили тут ещё четырнадцать дней. Обличали здесь жёстко — это верно.
ЛИДИЯ
После трапезной мы с моей москвичкой выпросились на новое послушание.
— Батюшка, — сказала москвичка, — раз уж мы приехали из экологически грязной Москвы на природу, дайте хоть свежим воздухом подышать.
И дали нам вволю надышаться свежим воздухом, послав на стройку мешать бетон. Никаких бетономешалок храм по бедности не имел, и мы мешали бетон вручную в большой бадье под руководством молчаливой паломницы Лидии. Молчалива же Лидия была настолько, что словечка из неё не вытянешь, но моя москвичка наседала на неё:
— Лидия, какая у вас специальность?
— Нехорошая.
— Вы кто — парикмахерша?
— Хуже.
Что может быть хуже парикмахерши, мама офтальмолога не представляла, а потому продолжала наседать:
— Хуже? Да бывает ли хуже? Лидия, объяснитесь же, наконец!
— Продавщицей я была в сельмаге и людей обжуливала, ясно? — не выдержала Лидия и схватилась за лопату, мощными движениями мешая бетон.
Без работы Лидия не могла. Она тут же сникала, тоскливо глядя в одну точку. И если мы с москвичкой, бывало, по часу нежились на солнышке, дожидаясь, пока каменщики выберут раствор из бадьи, то Лидия тут же отправлялась на стройку искать себе работу. Делала она это своеобразно — молча перехватывала лом у паломника и выворачивала валуны из древнего разрушенного основания стены. Однажды работавшему рядом с ней паломнику попался неподъёмный валун, и он хотел было позвать на помощь кого-то, как к валуну устремилась Лидия:
— Не тронь. Моё.
И мощно вывернула валун из земли, а затем с натугой отнесла его в сторону. Она, казалось, искала такую неподъёмную ношу, которая бы задавила её тоску. Запомнился случай — паломники силились донести до стройки тяжёлое бревно и всё роняли его, как вдруг бревно перехватила Лидия. Взвалила бревно на плечо и, чуть пошатываясь под тяжестью ноши, понесла его в одиночку, не позволяя помочь. К загадкам в поведении Лидии в Васкнарве привыкли — она жила при храме давно. Для нас же многое бы осталось непонятным, если бы не разговорчивость москвички. А говорить она могла на одну тему: «У меня такое горе, такое горе — мой сын, офтальмолог, женился на парикмахерше. Это кошмар — такой мезальянс! Да бывает ли что-нибудь хуже?»
— У меня хуже, — обронила Лидия, не поясняя больше ничего.
Словом, у нас сложился своего рода распорядок дня — Лидия молча мешает раствор, я бегаю с вёдрами за песком, а мама офтальмолога причитает над раствором: «Мой сын, учёный, и па-рик- ма-херша!» Так продолжалось довольно долго, пока Лидия не задала вопрос:
— Твой учёный в Бога верует?
— Ну, крещёный.
— А парикмахерша?
— О, эта лиса даже на клиросе поёт. Такая лиса, ути-пути!
— Про лиру потом, — оборвала её Лидия, — про моих деток послушай сперва. Я трёх сынов родила и взлелеяла — красивые, сильные, как дубки. И был у нас дом — полная чаша, самый богатый дом на селе. Говорили мне люди, да я не верила, что муж мой колдун и свекровь колдунья, а я хорошо с мужем жила. Оба деньги любили, скупали золото — на случай инфляции надёжней всего. Раз иду мимо церкви, а там людей крестят. И я покрестилась с одной мыслью, чтобы крест золотой носить. Вернулась домой после крещения — крест под пальто, его не видно, а колдун мой позеленел — затрясся весь и рычит по-звериному: «Не снимешь крест, детей погублю!» Прогнала я его, ушёл к матери. Дом-то родительский был — мой. А колдун ночами в окошко стучится: «Выбрось крест и вернись ко мне. Дети мои, мои, запомни, и я их навек с собой заберу». Мне бы тогда же бежать в церковь и успеть детей окрестить! А через ночь мне звонят из милиции: «Старший сын твой убит в драке, а перед смертью сам человека убил». Распахнула я дверь — несут сына, а колдун при крылечке стоит: «Один уже мой. Может, помиримся, и теперь-то ты снимешь крест?» — «Теперь, — говорю, — крест Христов не сниму». На поминки пришёл. Я не хотела, но родня зашумела: всё же отец. С младшим сыном о чём-то стал разговаривать, а сын рванулся, схватил двустволку и застрелился у меня на глазах. Некрещёные оба и неотпетые, даже в церкви не помянуть. Только среднего сына силком окрестила. А толку? Пьёт, блудит, мат-перемат. А недавно ослеп от водки. Может, это для вразумления, и Господь его вразумит?
После этого разговора Лидия замкнулась и ушла от нас на другое послушание. Видно, тягостно ей было наше сочувствие, а такое горе ни с кем не разделить.
Про парикмахершу моя москвичка больше не заикалась. А перед отъездом долго пересчитывала деньги и, решив, что на билет хватит, купила на рынке роскошную кофту из ангорки:
— Лидочку жалко. Подарю Лидочке.
Лидия приняла кофту спокойно и с опытностью товароведа ощупала швы:
— Настоящая ангорка. Не подделка, — а потом равнодушно вернула кофту: — У меня таких кофт — целый шкаф забит. А ковров, хрусталя, ювелирки! Недавно ездила дом заколачивать — не вернусь я больше туда. Зашла в сени, и вдруг почудилось, что там мой сыночек в испуге стоит. Самый младший, самый любимый. Сладкий мой, бедный несчастный сынок! Не крестила я деток, значит, убила, и на Страшном Суде с меня спросит Господь.
Первое время я поминала Лидию на всех молебнах, а с годами стала её забывать. Но недавно прочла в книге неообновленческого священника, что православные храмы устроены негуманно — люди устают стоять на службах, и надо бы на манер костёлов заполнить всё пространство церкви скамейками, чтобы молиться и отдыхать. И сразу вспыхнуло имя — Лидия. Заставьте Лидию не уставать! И снова вспомнились будни Васкнарвы, как Лидия, не шелохнувшись, выстаивает долгие церковные службы, не позволяя себе присесть даже на кафизмах, и всё ищет ношу потяжелее, надеясь в тяжких трудах покаяния облегчить участь своих детей.
Не грех, конечно, молиться и сидя, но в церкви кающихся не сидят.
ДИТЯ ПОСЛУШАНИЯ
Однажды в Васкнарве после всенощной протоиерей Василий Борин беседовал с нами о Царствии Божием, что дороже всех земных сокровищ и превыше всего. Слова старого священника обжигали с такой силой, что душа уже устремлялась в горняя, но тут одна женщина сказала:
— Батюшка, в горняя, конечно, хочется, но и кушать хочется. А цены как бешеные растут. Колбаса втридорога, не укупишь, а кушать что?
— Эх вы, навоз едите и на навоз надеетесь, — сказал отец Василий, оборвав беседу.
— Вот и я такая же, — посетовала я незнакомке, выходившей со мною из храма, — не о Царствии Божием думаю, а о том, где денег достать.
— Вам денег дать? — достала кошелёк незнакомка.
— Да нет, тут другое. Благословили меня купить дом возле Оптиной, а денег не хватает.
— Давайте адрес, я пришлю. Сможете — отдадите, а нет — берите так.
— А вы что, богатенький Буратино? — обернулась я к ней, с интересом рассматривая красивую незнакомку в скромненьком платье от Версаче.
— Муж богатый. Но я вам из своих денег дам.
Так я познакомилась с будущей монахиней N., не догадываясь о том, что она уже втайне готовится к постригу и через девять лет уйдёт в монастырь, уладив наконец-то свои мирские дела. Дела же моей подруги с Кавказа (назову её так — люди ведь все живые) были настолько запутанными, что я не могла ничего понять. Как так — у её мужа есть уже двое младенцев на стороне и фактически другая семья, а он с ревностью собственника требует от жены раболепного повиновения, и она уважительно слушается его? А через девять лет я наблюдала завершение той кавказской истории, когда бывший муж целовал землю у ног этой кроткой женщины и благодарил Господа, пославшего ему ангела, благоустроившего его грешную жизнь.