Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
Но верен Христос в обетованиях, сказав, что неисчислимо больше получит тот, кто оставит родных ради Господа и, продав своё имение, раздаст всё нищим. Уже на следующий день благотворители завалили нас тёплыми вещами, а мне почему-то усиленно навязывали манто, подбитое мехом горностая. Чтобы соответствовать столь роскошному манто, надобно иметь «Мерседес», а не валенки с галошами. Отказалась я от манто, другие тоже отказались, и манто попало в итоге в Шамордино, в женский монастырь.
Но и там не знали, что делать с манто. Потом рассудили — всё-таки тёплая вещь, и отдали манто сторожихе Марусе. Подпоясалась она солдатским ремнём и сторожит ночами в манто
— У меня хороших вещей никогда не было. Вот и дал мне Господь царский тулуп.
Впрочем, царский тулуп Мария носила недолго. Вскоре она приняла монашеский постриг, и облачил её Царь Небесный уже в иные, но тоже царского достоинства одежды.
НОВЫЙ ГОД, РОЖДЕСТВО И КАТАМАРАН
— Как хорошо, что мы православные и не надо праздновать Новый год, — с нарочитой бодростью заявляет Татьяна и добавляет, сникнув. — Только кушать хочется, а?
Татьяну тянет на разговоры, а так хочется помолчать. Мы молча возвращаемся домой из Оптиной, переживая странное чувство: сегодня 31 декабря, а ночь воистину новогодняя — ярко сияют над головою звёзды, и искрится под звёздами снег. Через два часа куранты пробьют полночь. И чем ближе к заветному часу, тем больше смущается бедное сердце: как так — не праздновать Новый год?
В монастыре такого смущения не было. После всенощной схиархимандрит Илий сказал в проповеди, что, конечно, наш праздник Рождество. Но сегодня у нас в Отечестве отмечают Новый год, а мы тоже граждане нашего Отечества. И старец предложил желающим остаться на молебен.
Остались все. В церкви полутемно, по-новогоднему мерцают разноцветные огоньки лампадок. Старец кладёт земные поклоны, испрашивая мир и благоденствие богохранимой стране нашей России, а следом за ним склоняется в земном поклоне вся церковь. Возглас, поклон, много поклонов. И сладко было молиться о нашем Отечестве и соотечественниках, ибо сердце таяло от любви.
Хорошо было в монастыре. Но чем ближе к дому, тем ощутимей стихия новогоднего праздника. Небо взрывается залпами салюта, бегают дети с бенгальскими огнями, и возле дома меня поджидает соседка Клава:
— Наконец-то, явилась! Идём ко мне. Шашлыков наготовила, а для кого? Молодые ушли в свою компанию, а дед включил телевизор и храпит.
— Шашлыки — это вкусно, а нельзя — пост.
— М-да, пост, — вздыхает Клава. — Тогда давай песни играть.
И Клава звонко дробит каблуками, выкрикивая частушку:
Я работала в колхозе,
Заработала пятак.
Мине глаз один закроют,
А второй оставят так.
Пятак это про то, что по местному обычаю усопшим закрывают глаза, положив на веки два пятака. Но много ли заработаешь в колхозе? А Клава уже затягивает новую частушку, вызывая меня на перепляс. Клаве хочется праздника, а праздника нет. Вот и соседка зачем-то постится вместо того, чтобы петь и плясать.
— Знаешь, Нина, чему я завидую? — говорит она грустно. — Вот вы, богомолы, все вместе и дружные. А я сорок лет живу в этой деревне, и ни одной подруженьки нет.
Не только Клава, но и все деревенские нас зовут именно так — богомолы. Присматриваются и дивятся — инопланетяне. Вот и сегодня богомолы учудили: все празднуют Новый год, а у них пост. Впрочём, чудаками нас считают не только деревенские. Помню, как позвонила моя однокурсница и, посмеиваясь, сообщила:
— Знаешь, что Сашка Морозов учудил? Продал свой ресторан, отдал деньги беженцам и теперь работает за три копейки псаломщиком в церкви. Нет, ты видела таких идиотов?
Видела — в зеркале и среди друзей. Но вопреки утешительному для атеистов мифу, будто к Богу приходят одни убогие неудачники, среди моих православных знакомых несостоявшихся людей практически нет. Почти все с высшим образованием и чего-то достигли в своей профессии и в делах. Иные даже весьма преуспели. А только помню горькие слова моего друга доцента, сказанные им после защиты диссертации и назначения на руководящий пост:
— Вот карабкаешься всю жизнь на высокую гору, а достигнешь вершины, и хочется ткнуться лицом в асфальт, чтобы больше уже не вставать.
На языке психологии это называется «синдром успеха»: цель достигнута, а радости нет. Успех — это смерть той мечты и надежды, когда так верилось и мечталось: вот добьёшься земного благополучия, и тогда преобразится вся твоя жизнь. А преображение не состоялось. И как же тоскует душа без Бога, даже если не знает Его!
Словом, есть эта оборотная сторона успеха — крах иллюзий и то тяжкое чувство опустошённости, когда кто-то пускает себе пулю в лоб, как это сделал знаменитый писатель Хемингуэй. А кто-то уподобляется евангельскому купцу, «который, нашедши одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал всё, что имел, и купил её» (Мф. 13, 46).
Ради этой драгоценной жемчужины Господа нашего Иисуса Христа совсем не жаль оставить московскую квартиру, поселившись в кособокой избушке у монастыря. Трудностей в деревенской жизни было с избытком — убогий сельмаг с пустыми полками, а на улице непролазная грязь. Но мы часто говорили в те годы:
— Какие же мы счастливые, что живём здесь.
Некоторое представление об этой жизни, возможно, даст такой эпизод. В 1988 году Оптину пустынь ещё только начинали восстанавливать из руин. Размещать паломников было негде, и «богомолы», купившие дома возле Оптиной, несли послушание странноприимства. Делалось это просто — в монастыре давали адрес и объясняли, что ключ от дома лежит под ковриком на крыльце. Заходи и селись. Так вот, однажды в доме инженера Михаила Бойчука, ныне игумена Марка, поселились в его отсутствие молодые паломники. И так им понравилась наша Оптина, что они решили остаться здесь на лето, а возможно, и на всю жизнь. В общем, хозяйничают они в доме, достают из погреба и варят картошку, а также привечают вернувшегося из поездки Мишу, принимая его за одного из гостей:
— Ты чего, брат, такой застенчивый? Давай-ка, садись с нами обедать. Только учти, брат, у нас послушание — после обеда вымоешь посуду и подметёшь пол.
Некоторое время Миша жил в послушании у своих гостей, а потом, не выдержав, спросил у меня:
— Вы не знаете, случайно, что за люди живут у меня?
— Миша, — говорю, — вы же хозяин дома. Разве трудно спросить?
— Спросить-то нетрудно, а только совестно.
А чтобы понять, почему совестно, надо прежде понять самое главное — для нас, новокрещёных язычников, первый век христианства был роднее и ближе нынешнего. Это нам говорил Христос: «У кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай то же» (Лк. 3,11). Дух захватывало от любви, и хотелось жить именно так, как жили первые христиане: «Никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее». И ещё: