Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
— Ой, мамуля, какой у меня старичок в хоре — Паваротти! Правда, фальшивит слегка. А бабульки мои! Знаешь, какой у меня скоро будет хор?
Здесь, среди своих любимых бабулек, дедулек и высоких российских снегов, она постепенно смирилась с мыслью, что коротать ей свой век в одиночестве, уговаривая мать:
— Что ты ждёшь моей свадьбы, мама? Уходи в монастырь. Я для себя уже твёрдо решила — лучше состариться старой девой, чем плохую семью заводить.
Подруге уже шили подрясник для пострига, когда произошёл такой разговор.
— Как твои огурцы? — спрашиваю подругу, тоже имевшую
— А что, пора сажать?
— Да мы уже первые огурцы едим.
— Ох, сегодня же посажу! — спохватилась выросшая на асфальте моя подруженька-горожанка.
Кто-то сказал ей, что надо читать акафист святым равноапостольным Константину и Елене, чтобы огурцы быстрее росли. Подруга к старцу с вопросом: читать или не читать?
— Читай, — благословил он, улыбаясь.
И вот читает она ежедневно акафист святым Константину и Елене и любуется на огурцы — растут. Вдруг приходит телеграмма: «Мама, благослови. Выхожу замуж за Константина. Твоя Елена». Оказывается, иконой святых равноапостольных царей Константина и Елены преподобный Оптинский старец Анатолий (Потапов) благословлял молодых идти под венец.
Теперь наша Лена — матушка Елена, жена священника. Когда это свершилось, подруга попросила у меня молока и съела тарелку творога.
— Как — ты же говорила, что молочного не ешь? — изумилась я, твёрдо усвоив за эти годы, что у подруги какой-то особенный желудок, не принимающий ничего, кроме хлеба и овощей.
— Всё я ем, — улыбнулась она, — и молочное люблю. Но, думаешь, это просто, когда ни дети, ни муж не веруют в Бога да ещё двое младенцев на стороне? Вот и считай — по году поста за каждого.
— Ты что, и за этих младенцев постилась?
— А как же? У меня сердце изболелось за них.
Трудно улаживаются мирские дела. Но когда они уладились, эта боголюбивая раба Божия приняла монашеский постриг, навсегда умерев для мира сего.
ЧАСТЬ 3. «БОГОМОЛЫ ПРИЕХАЛИ»
ГОСТИ БОЖИЕЙ МАТЕРИ
(Вместо предисловия)
Это небольшая повесть, а точнее, — несколько рассказов о тех временах, когда ещё только начинали восстанавливать Оптину пустынь, и была у нас тогда при монастыре православная община мирян. Начинать здесь, вероятно, следует с самого начала — дождливый ноябрь 1988 года, и автобус везёт нас из Москвы в монастырь.
Вскоре после Москвы цивилизация кончается. Дороги — девятый вал, и мы не столько едем, сколько толкаем сзади буксующий автобус, вызволяя его из вязкой грязи. В общем, выехали из Москвы в шесть вечера и только в полночь проехали Калугу, хотя езды здесь на два с небольшим часа.
После Калуги в автобусе остаётся лишь пятеро православных паломников. Шофёр с тоскою смотрит на нас и изрекает:
— Заночевал бы я без вас у тёщи в Калуге, а теперь вези богомолов в монастырь. Нет, не поеду — автобус сломатый!
Шофёр ругается, а везёт, хотя автобус действительно «сломатый»: у него отвалился глушитель, часто глохнет мотор и заводится с таким лязгом и скрежетом, что автобус трясётся и дребезжит. И всё же мы едем, рискуя не доехать и с трудом различая сквозь рёв мотора голос шофёра, вразумляющего нас: «…коммуняки здесь всё разорили, а богомолы сдуру едут сюда. И зачем едут? А чтобы понять, есть ли жизнь на Марсе. Но жизни нет, транспорта нет, и я хожу на работу двенадцать километров пешком. Сбежал бы отсюда, да трое детей».
Вдруг тишина, остановка, и весёлый голос шофёра:
— Не дрейфь, лягушка, — болото будет наше. А вот, богомолы, ваш монастырь.
Автобус уезжает, озарив напоследок пространство фарами, и тут же всё погружается во мглу. Монастырь где-то рядом, но где? Темень такая, что мы не видим друг друга. Хоть бы звёздочка в небе или огонёк вдали, но чёрное небо сливается с чернотой под ногами. И есть ли жизнь на Марсе, если вокруг глухая первобытная тьма?
Позже мы узнаем, откуда эта тотальная тьма — города и деревни здесь отключали тогда на ночь от электричества. А годы спустя, когда начнут газифицировать Козельск и монастырь, вдруг обнаружится, что работу по газификации здесь начинали ещё тридцать лет назад и сюда уже тянули газопровод. Но газификации воспротивились местные большевички, решив, что народные деньги достойней использовать на освоение космоса. Словом, не жизнь, а марсианские хроники.
Но всё это мы узнаем гораздо позже. А пока в поисках монастыря идём наугад в непроглядной тьме и забредаем в какое-то болото. В сапогах тут же противно зачавкала жижа. Разуваемся, выливая воду из обуви. А будущий оптинский иконописец, пока ещё студент, говорит во тьме:
— Сними сапог с ноги твоей, здесь святая земля.
— Молиться надо, — откликается ему из темноты будущая монахиня и поёт «Богородице, Дево, радуйся».
И вдруг даль откликается пением: «Богородице, Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобой». Что это — эхо или видение? Но нам навстречу идут люди с фонарём и иконами и поют, славословя Пречистую Деву.
— А мы вас встречаем, — говорят они.
— Почему, — не понимаем, — вы встречаете нас?
— Потому что вы гости Божией Матери. Здесь Её монастырь.
В монастыре нас действительно ждут. На печи упревает в чугунке пшённая каша, а в термосе приготовлен чай с мелиссой и таволгой.
— В два часа ночи, — предупреждают нас за чаем, — начнётся полунощница. Вам с дороги лучше поспать. Но если пойдёте, то не опаздывайте, потому что первой по преданию в храм входит Божия Матерь.
Так началась для нас, неофитов, та новая жизнь, где было много событий всяких и разных. Но, предваряя дальнейшее повествование, расскажу лишь о первой оптинской Пасхе.
Благодать такая, что даже после бессонной ночи невозможно уснуть, и мы с подругой уходим в лес. Над головою по-весеннему синее небо, а под соснами ещё лежит снег. В лесу кто-то есть — лось, наверно. На всякий случай прячемся в ельник. И, подсматривая из-за ёлок, видим, как по лесной дороге стремительно бежит послушник Игорь, будущий иеромонах Василий (Росляков). Через пять лет его убьют за Христа на Пасху. А пока ему только двадцать семь лет, он мастер спорта и чемпион Европы. И послушник даже не бежит, а летит над землёю в стремительном беге атлета и, вскинув руки в ликующем жесте, возглашает на весь лес небу и соснам: