Михайлов или Михась?
Шрифт:
«срок содержания под стражей не является чрезмерным, учитывая важность и природу предъявленных обвинений, в том числе обвинений в подделке документов и участии в преступной организации, а также учитывая ПРЕДСТОЯЩИЙ СРОК ЗАКЛЮЧЕНИЯ (выделено мной. – О.Я.), который предстоит отбыть обвиняемому, и новые факты, которые были раскрыты в результате ареста его бывшего адвоката».
Использование здесь глаголов будущего времени, которые подчеркивают уверенность в том, что событие произойдет, оставляет мало места для оценки обвинений членами жюри присяжных. Подобное заявление мне представляется противоречащим принципу презумпции невиновности.
Зная, что вы очень большое внимание уделяете вышеуказанному принципу, я прошу вас подумать еще раз о том, какое значение представляет это решение, перед тем как решать, какое ему давать продолжение
Ожидая вашего ответа, прошу принять, господин председатель, уверения в моем глубоком к вам почтении.
Паскаль Маурер, адвокат.
53-я СЕССИЯ КОМИССИИ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА ООН
Сессия 1997 года
10 марта – 18 апреля, Центр по правам человека Представительство ООН в Женеве
Дворец наций
Женева, авеню де Лапез, 8—14
Страны участники: 185
Выступающие страны: 51
1. Президиум сессии единодушно дал разрешение на выступление Бельгии через OG («Международная организация демократической молодежи»).
По поводу частных случаев Выступление № 8:
Господин Сергей Михайлов – пример несоответствия правового кодекса Швейцарии по отношению к положениям Конвенции по правам человека, которую подписала Швейцария.
* * *
Мне вспоминается весьма характерный эпизод. Это произошло в начале 1998 года во время одного из заседаний Обвинительной палаты, вернее, в перерыве, объявленном в заседании. Адвокаты охотно позировали фоторепортерам, последние, словно компенсируя часы вынужденного безделья – в зал заседаний Обвинительной палаты с фотоаппаратами не пускали, – тратили на каждого из защитников чуть ли не по целой пленке. Короче говоря, каждый коротал время, как мог. Мы с Игорем Седых обсуждали только что закончившуюся перепалку защитников и прокурора, делали свои прогнозы, склоняясь все же к мнению, что и на сей раз Крибле зачитает вписанную в решение стандартную фразу о том, что следствие на верном пути. Седых разглагольствовал о том, что следствие давно уже надеется на авось: авось кто-то что-то подкинет существенное, а пока надо потянуть время.
– Пойми, старик, – убеждал меня Игорь, – Швейцария – страна особая. Здесь даже существует закон за недоносительство. Один наш с тобой коллега даже такой эксперимент провел. Он отправился на автобусную остановку и пропустил два автобуса. В тот момент, когда подошел третий, на остановку приехала полицейская машина и у нашего коллеги проверили документы, поинтересовавшись заодно, чего это он торчит здесь, на остановке, но никуда не уезжает. Представляешь, днем, когда все, по идее, должны быть на работе, кто-то наблюдал, что человек не садится в автобус, и тотчас сообщил об этом полиции… – В этот момент Игорь прервал свой рассказ и зашептал мне на ухо: – Гляди, гляди, Кроше вышел. Он же обычно во время перерывов здесь никогда не появляется. Давай рискнем, попробуем задать ему пару вопросов.
Мы устремились к прокурору, который в этот момент наполнял из автомата пластиковый стакан чаем.
– Господин Кроше, – обратился к нему Игорь. – Могли бы вы прокомментировать, в какой стадии находится дело господина Михайлова?
Прокурор даже не поинтересовался, кто мы такие и по какому праву задаем ему вопросы. Он отхлебнул из стакана и после этого размеренно произнес:
– Господа, дело не закончено, и мне бы не хотелось его комментировать. Единственное, что я могу сказать, что к апрелю мы завершим следствие, подготовим обвинительное заключение и передадим дело в суд. Суд определит виновность господина Михайлова. Я, со своей стороны, буду просить для него семь лет тюремного заключения.
С этими словами прокурор Жан Луи Кроше скрылся в одной из боковых дверей, не дав нам возможности продолжить задавать вопросы. Не могу утверждать, что прокурор Жан Луи Кроше появился среди журналистов специально. Однако за те полтора года, что к этому моменту шло следствие, он ни разу не позволил себе выйти в вестибюль Дворца правосудия во время перерыва в заседании Обвинительной палаты. Во всяком случае, он не мог не понимать, что его появление привлечет внимание журналистов и они попытаются задать ему хотя бы парочку вопросов. И подобную ситуацию вполне можно было использовать для того, чтобы обнародовать не только свое мнение, но и непоколебимую убежденность в виновности Михайлова и предрешении приговора.
Собственно, на этом или, во всяком случае, на аналогичных
Что же мешало разобраться журналистам в истине? До определенной степени – стереотипы. Не может быть, просто не бывает, чтобы дым был без огня. Раз держат в тюрьме, да к тому же секретят досье, значит, в этом досье должно быть что-то такое, отчего весь мир, узнав, ахнет. Но понятно, что не только в плену стереотипов находились авторы публикаций о Сергее Михайлове. Среди тех, кто направил против него свое перо, были люди опытные и искушенные в своем журналистском ремесле, подчас – даже талантливые. Но, предпочитая всем иным жанрам журналистские расследования, они все же оставались составными частями общегосударственной системы. Той системы, которая насквозь прогнила социально, рухнула экономически, изгадила сама себя политически. И журналисты, продолжая все же оставаться внутри этой системы, стали последним островком правды, борясь уже не за выживание системы, а за те щепки надежды, за которые могли уцепиться люди, удерживаясь на плаву жизни. Но так же, как далека бывает подчас правда от истины, так же и инспирированное все той же системой дело Михайлова было далеко от всех тех подробностей, какими пестрели газетные публикации. Стоило, например, кому-либо из представителей правоохранительных органов подписать письмо, свидетельствующее о невиновности Михайлова, как газеты начинали целую кампанию, обвиняя чиновников прокуратуры, МВД в коррумпированности. О московском адвокате Сергее Пограмкове писали, что он является юристом, непосредственно связанным с криминальными структурами. Так что же, все эти публикации были лживыми? Юридически и по сути – да, но даже не это главное. Куда существеннее глубинные процессы, отражением которых становились газетные статьи.
И снова вернусь к 1991 году. Уголовное дело против кооператива «Фонд» рассыпалось в прах, признанный невиновным Сергей Михайлов снова на свободе, снова занимается бизнесом, и не думая скрывать свои успехи. Быть богатым в России всегда считалось стыдным, а тут человек не то что не скрывает своего богатства, но не делает секрета даже из того, что богатство это преумножает. Михайлов становится уже не просто неугодным, а по-настоящему опасным для дельцов теневого бизнеса, превращается в слишком серьезного конкурента. Конкурента, от которого надо избавиться любой ценой. И тогда используется ущемленное самолюбие тех, кому не удалось упрятать Михайлова за решетку по делу о кооперативе «Фонд». Играя на амбиции этих людей, конкуренты Михайлова нагнетают обстановку, сжимая вокруг него кольцо подозрительности, прибегая к открытой слежке, скрытым угрозам. Но у спецслужб нет никаких формальных оснований для нового ареста Михайлова, и тогда против него начинается настоящая травля в прессе. Наверное, в этой ситуации несложно было бы попросту подкупить с десяток щелкоперов. Но задуманная кампания должна была носить все видимые атрибуты правды, и потому в исполнители годились только люди талантливые, всей стране известные. А таких за тридцать сребреников не купишь. Они – борцы за идею. И идею подкинули.
Схема была проста, а потому доступна как для изложения, так и для понимания. Милиция борется с «русской мафией», но та на корню купила власть, и потому борьба эта результатов не дает. Факты? Фактов-то сколько угодно, но до суда они не доходят все по той же причине – власть коррумпирована с преступниками. Вот материалы оперативно-разыскной работы – это, пожалуй, можно. Наиболее смелые и принципиальные работники милиции готовы поделиться с наиболее же смелыми и принципиальными журналистами, которые не побоятся разоблачительных статей. И статьи появлялись – сначала единичные, потом обрушивались мощным потоком. У газетчиков была полная иллюзия того, что при подготовке каждой конкретной статьи проведено самое настоящее журналистское расследование. Ведь кому, как не им, газетчикам, был известен закон об оперативно-разыскной деятельности и о том, под какими прочными семью замками содержатся обычно в секрете все оперативные сведения. И когда в редакции, а чаще всего в каком-нибудь нейтральном местечке удавалось встретиться с очередным «смельчаком», не побоявшимся раскрыть секреты своей работы в интересах правды, информация этого псевдоправдолюбца принималась за чистую монету.