Михайлов или Михась?
Шрифт:
Приведу в пример работающего ныне в Венгрии бизнесмена Семена Могилевича, который тоже попал под обстрел журналистов. Кто-то когда-то написал, что Могилевич продал пятнадцать ракет типа “земля—воздух” и сорок бронетранспортеров. Во всех досье ФБР, во всех файлах ФБР можно прочесть, что Могилевич продал пятнадцать ракет и сорок бронетранспортеров. Но ведь ракеты и бронетранспорте-ры – это же не иголка. Ведь такая сделка легко отслеживается спецслужбами. Должен быть какой-то конкретный российский генерал, у которого Могилевич это вооружение купил, и должен быть какой-то конкретный, допустим, саудовский шейх, которому Могилевич все это продал. Но нет, в природе не существует ни продавца, ни покупателя. Есть только Могилевич, оказавшийся в центре этой истории благодаря, мягко скажем, безудержной фантазии журналистов. И уж если журналист решил раскопать историю, к примеру, с продажей вооружения, то почему он не копает вглубь, почему он не ищет того, кто продал, почему не ищет адреса, по которому оружие отправлено? Ответ на этот риторический вопрос, мне кажется, очевиден – нет этих адресов, а есть выдуманная от начала до конца сенсация.
Аналитики, я имею в виду тех, кто стремится серьезно разобраться в ситуации, часто задаются вопросом, откуда в России внезапно появилось такое количество богатых людей. Мне ситуация видит ся такой. Когда распался Советский Союз и оказалось бесхозным огромное количество материальных ценностей и просто живых денег, нашлись люди, которые сумели эти ценности не прибрать к рукам, но разумно их использовать, не поддавшись общему разгиль-дяйству и всеобщей растерянности. Вполне вероятно, что именно эти люди обладают каким-то особым складом ума, и это их отличает от общей массы, именно это качество делает их настоящими бизнесменами. Ведь общеизвестно, что деньги – это самостоятельная сила, которая сама живет, притягивая к себе людей и одаривая тех, кто разумно этой силой
Я далек от мысли и желания утверждать, что все, без исключения, российские журналисты не сумели осмыслить всю глубину происходящих процессов. Вовсе нет. Были и серьезные исследования и искреннее желание скрупулезно во всем разобраться. Но российская пресса перестраивалась вместе со всем обществом, появилась целая категория журналистов, которые свои публикации стряпали лишь в угоду обывателю. В обиход вошли такие термины, как “рэкет”, “мафия”. Хотя сами эти понятия, вернее явления, были с правовой и даже смысловой точки зрения предельно искажены. Ведь что такое рэкет даже не в западном, а просто в юридическом понимании? Рэкет – это и есть понятие организованной преступности. В России же рэкетом стали именовать вульгарное вымогательство, движение так называемой крыши. Несколько лет назад здесь создался совершенно не защищенный класс новых предпринимателей. С одной стороны, этот класс всячески выталкивался наверх новой властью. Это была опора и надежда общества, новые российские капиталисты, на которых делала ставку власть. Но, с другой стороны, это были совершенно бесправные люди, интересы которых не были представлены ни юридически, ни экономически, ни нормативными актами. И эти люди вынуждены были создавать соответствующие защитные структуры. Обладающие более или менее серьезным капиталом создавали собственные структуры, кто помельче, предпочитали создавать не собственную структуру, а обращаться в уже существующие. И то, что сейчас в российской печати говорится о рэкете, надо строго дифференцировать. Наверняка какая-то доля правды в общем сложившемся мнении есть. Никто не говорит, что в России рэкета не существует. Рэкет стал одной из основных форм отъема денег у преуспевающих людей. Если у какой-то части населения появилось больше денег, то появилась другая часть, которая эти деньги захотела отнять. Среди защитных структур были и такие, которые занимались открытым бандитизмом, вымогательством, но были и те, кто попросту защищал свой бизнес от влияния извне. Их же в глазах общества, иными словами, формируя общественное мнение, никто не разделял.
Те из российских бизнесменов, которые были помощнее, как уже говорилось, позаботились о том, чтобы сохранить свой капитал. И тут же возник разговор о русской мафии. Вот тут-то хор распался на отдельных певцов. Специалисты по исследованию деятельности мафии утверждают, что это терминологическая путаница. Слово “мафия” придумали опять-таки российские журналисты, точно так же, как они придумали лидеров этой мафии. Американские эксперты называют это явление либо “русскоязычная организованная преступность”, либо просто “преступность”, но никогда не “мафия”. “Рашен мафия” – это название для фильма, но никак не юридический термин, определяющий явление. Российскую организованную преступность в той степени, в какой она тревожит правоохранителей, ничто не роднит со структурой мафии. Это не пирамида, это не треугольник, это не организация, четко подчиненная снизу доверху. Мафия, напомню, – это клан, управляемый одним человеком. Под ним стоят капитаны, под ними – лейтенанты, под лейтенантами стоят солдаты. Помимо этого, есть люди, связанные с мафией, но в ней не состоящие. Членство в мафии – удел далеко не многих, в мафию принимают, и это целая церемония. В России же ничего подобного нет. И все эти организации, которые пытаются создать в глазах общества правоохранители, журналисты или сами преступники, это странные конгломераты – то ли дружеское застолье, то ли общество, где все друг друга знают, друг с другом выпивают, периодически переметываются к соседям без всякой вражды, делают взаимовыгодные предложения, ведут дела друг с другом, что для мафии категорически исключено. Можно говорить, допустим, о том, что американская мафия инфильтрировалась в профсоюзное движение. Но американская мафия никогда не инфильтрировалась в государственные структуры. В этом смысле ее можно сравнить с “ворами в законе”, которые когда-то не имели права даже разговаривать с представителями власти. Американская мафия в 1940—1950-х годах подчинила себе некоторые профсоюзы, которые оказывали какое-то давление на различные контракты. В России сегодня говорят, что Дума почти полностью состоит из продажных депутатов, что чуть ли не у каждого задержанного преступника находят удостоверение помощника депутата Думы. Это совершенно другое явление. Это не мафия, это коррупция институтов управления. И к мафии это не имеет никакого отношения.
Какими же еще причинами объясняется столь пристальное внимание американцев к русской преступности? Америка всегда была лидером международного сообщества. То, что получилось после развала Советского Союза, в американской геополитике называется “новый мировой порядок”. В этом новом мировом порядке Америка, как единственная супердержава и самое богатое государство, занимает лидирующее положение и в области борьбы с организованной преступностью. Иными словами, она хочет стать мировым жандармом во всех проявлениях, в том числе и в наведении порядка. По большому счету, это можно только приветствовать. Но… Америка борется с организованной преступностью, только опираясь на собственные силы и собственные законы. За годы борьбы в Америке уже наработаны собственные методы, которые в других странах не приемлемы ни психологически, ни юридически, ни культурно. И потому работы в унисон не получается. И Интерпол здесь тоже не помощник. По сути дела, Интерпол, как международная организация, превратился в бюро информации, своеобразное всемирное телетайпное агентство, соединяющее страны-участницы только своими сообщениями. Интерпол хорош тем, что сразу после совершения какого-то значительного преступления полицейские в других странах получают одно из семи цветовых соответствующих сообщений – красное, зеленое, синее, ну и так далее. И в зависимости от этого страны соответственно, а то и не соответственно реагируют. У Интерпола нет своей полиции, нет своих агентов, Интерпол никого сам не разыскивает. Об этом просто никто не знает, и эту тему стараются не затрагивать, но это так. Нет агентов Интерпола, есть чиновники Интерпола, которые получают деньги только за то, чтобы связываться с полициями разных стран, информировать их, объявлять розыски, рассылать фотороботы… Этого, конечно, недостаточно. Американцы же сейчас, с приходом нового директора Федерального бюро расследований (ФБР) Луиса Фри, вышли на новый виток борьбы с организованной преступностью, создав международную ветвь борьбы с русской и восточноевропейской преступностью, которую они считают очень развитой и наиболее угрожающей мировой цивилизации. Собственно, мексиканская, в частности, латиноамериканская в целом и азиатская преступность не менее опасны. Но борьба с ними идет давно, и она, как принято считать, под контролем. Там внедрено достаточное количество спецагентов и все происходящее понятно. А то, что творится в Восточной Европе и в России, – это загадка. И вот, чтобы справиться с этой загадкой, американцы отправили во все посольства своих людей и создали даже в Европе свою академию. Иными словами, они обучают людей работать по-американски. То есть создается какое-то новое поколение правоохранителей, которые будут работать так, как это видится Америке. Одна из таких академий создана в Будапеште. В нее приезжают представители из самых разных стран Европы, в том числе и из России. Учеба в этой академии платная, за своих курсантов платят правительства тех стран, которые их делегируют. Но ректор этой академии и все инструкторы – американцы. ФБР является по уставу контрразведывательной организацией и не имеет права осуществлять свои действия за пределами США, то есть за рубежом. Поэтому на вывеске Международной академии правоохраны в Венгрии никакого упоминания о Федеральном бюро расследования США никто не найдет. Но ни для кого не является секретом, что эта академия создана и находится под патронажем именно ФБР.
Конечно, такая деятельность ФБР далеко не у всех правоведов и правозащитников вызывает восторг. Есть серьезные силы, которые стоят на страже соблюдения законов работниками спецслужб. Одной из самых заметных фигур в этом движении является в Америке бывший министр юстиции США Рэмси Кларк. Кларк занял пост министра в довольно мрачные для Америки времена – шла война во Вьетнаме, был разгул негритянских радикалов. К тому же ощущался страшный толчок псевдоправозащитного движения в самих США, который был инспирирован Кремлем с подачи Лубянки. Эта была страшная дестабилизация самой американской жизни. И в этих условиях агенты ФБР стали бороться привычными для них методами: всех подслушивали, за всеми следили, что-то вынюхивали, начались многочисленные аресты. И вот против всего этого восстал министр юстиции Рэмси Кларк. Он восстал потому, что действия ФБР нарушали права человека и американскую конституцию. Надо сказать, что Кларку было очень нелегко, администрация президента оказывала ему не слишком большую поддержку. В итоге Кларк ушел на пенсию и занялся адвокатской деятельностью, не забывая своих “друзей” из ФБР и охотно берясь за всякое дело, если там усматривал нарушения прав человека со стороны этой могущественной американской спецслужбы. Именно в силу этих обстоятельств дело Сергея Михайлова привлекло внимание мистера Кларка, и в итоге на женевском процессе он, как известно, выступал экспертом по вопросам американского права и неправомочным действиям ФБР. Да никто лучше, чем бывший министр юстиции США, и не смог бы доказать швейцарским присяжным, в чем заключаются ошибки и просчеты спецагента ФБР Роберта Левинсона, который в процессе Михайлова являлся официальным свидетелем обвинения.
Думаю, весьма уместно здесь сказать несколько слов о самом Левинсоне. Вся его карьера на глазах. Его фамилия на русском горизонте впервые появилась в деле Япончика. Левинсон в ФБР занимался борьбой с организованной преступностью вообще и к России никакого отношения не имел. Совершенно случайно и неожиданно для самого себя Левинсон принял под свое крыло сбежавшего из России и совершенно проворовавшегося человека по фамилии Венчик. Венчик наговорил Левинсону про российский криминальный мир такого, что у того буквально волосы дыбом встали. Он, вероятно, решил, что даже если десять процентов сказанного является правдой, то и тогда это что-то невероятное, ибо, по словам Венчика, в Москве плелись страшные сети заговора против мировой демократии и мирового порядка. Разумеется, существует порядок, в соответствии с которым любая информация секретного агента должна быть перепроверена другими источниками. Но эти самые “другие” источники были такими же, как Венчик, ибо приводил их к Левинсону сам Венчик. Таким образом, эта информация становилась “проверенной”, она вводилась в компьютер и уже предъявлялась чуть ли не как обвинение. До суда, как правило, бредни такого толка не доходят, а вот к журналистам они попадают, и те раздувают из них свои криминальные страшилки. Образуется порочное кольцо. В это кольцо попали и свидетели по делу Михайлова, Абрамович и Шранц. Первый бежал из России, второй из Австрии. Можно, конечно, сказать, что Левинсоном двигали карьерные амбиции, но я допускаю даже такую мысль, что он мог добросовестно заблуждаться. Не зная и не понимая российских реалий, Левинсон, что называется, покупался на показания тех свидетелей, которые не столько были заинтересованы в осуждении Михайлова, сколько пеклись о собственной судьбе. Перед ними маячил кусок невероятно сытного пирога в виде международной программы защиты свидетелей. Эта самая программа защиты свидетелей стала для Америки настоящим мощным оружием в борьбе американцев с итальянской мафией. Итальянская мафия была несокрушима. Действовал существующий и свято почитаемый в мафии закон молчания, никто никого не выдавал, и это была неодолимая крепость. Тогда американцы использовали старую как мир политику кнута и пряника. Кнутом стал закон Рика о наказании за организованную преступность, когда человек вместо пяти лет, которые ему дали бы раньше, мог теперь получить в Америке 700 лет тюрьмы. А пряником стала программа защиты свидетелей. То есть человек, который соглашался выступить свидетелем обвинения, защищался спецслужбами. Он мог получить новые документы, с другой фамилией, ему в случае необходимости изменяли внешность, потом отправляли жить на какие-нибудь острова или в самый отдаленный штат США, где он с новыми деньгами и с новыми документами начинал новую жизнь. Но с русскими в Америке этот вариант осуществить было чрезвычайно трудно. Назови Ваню Иванова Джоном Льюисом, измени ему внешность и отправь в Арканзас или на Аляску, он там все равно останется русским. Я когда-то в шутку предложил такой вариант: надо всем этим свидетелям менять внешность, давать другую фамилию и отправлять их обратно в Россию – пусть они там начинают новую жизнь. Для некоторых приезжающих в Америку русских программа защиты свидетелей стала просто-таки палочкой-выручалочкой. У меня был любопытный случай. Пришел в редакцию человек, который представился знакомым моих московских знакомых. Попросил помочь советом, как быстрее обустроиться. Как получить грин-карту. Я ему что-то такое втолковывал, потом должен был отлучиться и предложил пока полистать подшивку. Когда вернулся, гость наспех со мной попрощался. Сказав, что, кажется, нашел то, что ему нужно. Через несколько недель он мне позвонил и с восторгом сообщил, что у него все о’кей. Оказывается, в газете он увидел платное объявление ФБР, призывающее русских эмигрантов поделиться со спецслужбой своими знаниями о русской преступности и о работе российских спецслужб. Этот человек отправился в ФБР и рассказал им “жуткую” историю о том, что он работал администратором в ресторане, расположенном неподалеку от посольства США в Москве. По его словам, в некоторые столики ресторана были вмонтированы микрофоны, чтобы подслушивать разговоры американских дипломатов, которые туда частенько ходили обедать. Проверка подтвердила: действительно, есть ресторан по соседству с посольством, туда действительно ходят обедать дипломаты и там на самом деле некогда работал этот человек. Стоит ли говорить, что после такой “ценной” информации у этого человека больше не возникало препятствий для получения грин-карты и были решены многие его проблемы. Понятно, что и Шранц, и Абрамович рассчитывали все на ту же программу защиты свидетелей. Не берусь утверждать, но не удивлюсь, если узнаю, что этими же соображениями руководствовался и бывший майор московского РУОПа Упоров, ставший свидетелем в надежде обеспечить себе безбедное существование в Швейцарии.
Но вернусь к Левинсону – относительно дела Михайлова. Ведь ни Абрамович, ни Шранц ему так толком ничего и не сказали. Все их версии легко разбивались адвокатами. Шранц утверждал, что знал русский язык, но потом забыл. Абрамович свидетельствовал, что с него требовали огромные деньги, и тут же предъявлялся документ о том, что он обокрал своего партнера. Одним словом, и эти свидетели, найденные Левинсоном (а может быть, это они Левинсона нашли), стали не подспорьем обвинению, а лишь еще одним доказательством невиновности Михайлова.
Я вообще считаю это дело очень сырым, и мне лично непонятно, как следователь Зекшен и прокурор Кроше решились передать его в суд. Я, конечно, допускаю мысль, что дома у прокурора Кроше лежит папка, где написано, что по ночам Михась пил детскую кровь, но суду-то эта папка предъявлена не была. А то, что он все две недели процесса многозначительно смотрел на президента суда и говорил “я про него все знаю”, это ведь для присяжных не дока-зательство вины и не аргумент для вынесения обвинительного приговора.
Понимая, что у обвинения нет никаких доказательств вины Михайлова, я все же допускал, что вердикт в итоге может быть обвинительным. Но не как доказательство совершенного преступления, а как завершение политической, если хотите, кампании. Кампании по уничтожению личности. В Америке, например, теперь даже термин такой существует – уничтожение репутации. Собственно, этим и занимались журналисты в отношении Сергея Михайлова. Ведь человека с уничтоженной репутацией очень легко признать виновным. А после вынесения вердикта о невиновности кое-кто из тех же журналистов стал рассуждать о торжестве демократического закона. Но я бы не стал переводить вопрос именно в такую плоскость. Торжество демократического закона – это когда есть острейший конфликт. Да, безусловно, в деле Михайлова были попраны все демократические нормы в отношении прав человека. И все же то, что происходило в Женеве, я бы назвал театром абсурдов или диалогом слепого с глухим. Одна сторона говорила одно, другая – другое. У адвокатов даже не было повода для острых конфликтов, ибо у обвинения не было доказательств вины, и даже в обвинительном акте прокуратура вынуждена была написать, что никакого “конкретного преступления не обнаружено”. Обвинение пыталось убедить присяжных даже не в том, что судят преступника, а в том, что перед ними сидит общественно опасный тип, который называется русская мафия и в документах зарегистрирован “Сергей Михайлов”. Он, так сказать, с позиций обвинения носитель общественного зла. То есть был как бы призыв к присяжным: осудив Михайлова, вы спасете общество от зла. В этой позиции, вернее, в ее глобальной, так сказать, вселенской концепции с Кроше можно даже согласиться. Спасти общество от зла – это гуманно и благородно. Но в данном конкретном случае позиция не сработала: и человек не тот, и примеров убедительных не было. Поэтому вердикт присяжных о полной невиновности Сергея Михайлова видится мне совершенно логическим завершением дела».