Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)
Шрифт:
— На Среднем Востоке очень опасно,— вздыхал управляющий.— В Индии тоже есть одна опасность — дакойты, вы знаете. Ни в коем случае не ездите в темноте. Дакойты отнимут все ваши деньги. Вы должны быть очень осторожны. Сейчас я иду в город за провизией. Скоро мой помощник подаст ужин. Если вам что-нибудь нужно на завтра, скажите, и я куплю.
Через полчаса два помощника-индийца, почти не говоривших по-английски, установили на лужайке стол и три стула из ротанга и принесли нам рис и овощи с кэрри, чапати и охлаждённый лимонад в бутылках. Запах кэрри обжигал ноздри.
— Кэрри — острая? — спросила я, указывая на тарелку с рисом и овощами.
Оба индийца поспешно замотали головами.
— Не острая! Не острая! — бросились уверять они.
Я с подозрением поглядела на индийцев — на пищу; затем положила в рот небольшой комочек смеси, сдобренной кэрри. Наверное, в сотый раз со времени моего приезда в Индию мне приходилось удивляться, что же именно индийцы подразумевают под словом «острый». Всякий раз, подавая нам блюдо, приправленное кэрри, индиец уверял: «Не острое!» И всегда оно оказывалось настолько жгучим, что во рту у меня становилось так, будто я закусила блюдом из горячих угольев,— меня бросало в пот, а сердце бешено колотилось. И я пришла к выводу: то, что по индийским меркам считается действительно острым, вероятно, сразит меня наповал одним только своим запахом.
Пока мы пытались «уговорить» кэрри-огнемёт, оба индийца стояли возле нас, держа в руках длинные бамбуковые шесты, которыми они лупили обезьян всякий раз, когда те спрыгивали со стены и старались стянуть у нас харч.
После обеда к нашей компании на лужайке присоединился бизнесмен-индиец, остановившийся в одном из бунгало, рядом с дортуаром. Он тоже предупредил нас о дакойтах и долго веселил рассуждениями о незаконных доходах и коррупции, в коих погрязла его страна.
— В Индии спекуляция процветает из-за перенаселённости,— объяснял он.— Взять, к примеру, государственных служащих, продающих железнодорожные билеты. На каждый продаваемый билет — дюжина «стоящих на задних лапках» в надежде его купить. Итак, что же делает служащий? Он продаёт его тому, кто предложит наивысшую цену, «навар» же кладёт себе в карман. И так всегда, везде и всюду, а всё потому, что нас здесь — тьма.
На другое утро, пока мы с Ларри ещё не проснулись, со стены, окружавшей лагерь, на лужайку спустилось обезьянье стадо и занялось выдёргиванием колышков нашей палатки. Солнечный свет только-только пронзил тьму, и все ещё спали. Лёжа на матах, мы прильнули к окошкам палатки, наблюдая, как на лужайке резвятся обезьяны. «Болтовня» обезьян и чириканье маленькой зелёной похожей на попугая птички, прыгающей по веткам деревьев,— и никаких других звуков. Ни людских голосов, ни трезвона велосипедных звонков, ни трубных гудков грузовиков. И никаких толп «наблюдателей». Это было особенное индийское утро, побуждавшее с желанием нырнуть в новый день.
Я уже предвкушала, как буду любоваться на индианок в сари, в золоте и серебре украшений, несущих на головах медные кувшины; катить бок о бок со слонами, верблюдами и буйволами, мимо обезьян; торговаться с добродушными продавцами; улыбаться в ответ любопытным смеющимся лицам и даже вдыхать острые запахи сандалового фимиама и свежего навоза, запекающегося на знойном солнце.
Мне не терпелось начать этот день, хотя я заранее знала: к вечеру буду точно так же стремиться поскорее его закончить и улизнуть от неотвязной людской суеты. Как и многие иностранцы, «отведавшие» Индии, я поняла, что она как манит, так и отталкивает меня. Она завлекала своих гостей, побуждая любить её, и в то же время заставляла их сомневаться, а стоит ли это делать. И почему-то от этого я любила её всё больше.
Мы провели в Айодхая почти всё утро, бродя по древнеиндийским храмам и по берегу Гхагхры, вдоль которой тянулись изнурённые святые странники. Когда мы закончили осмотр города, было уже одиннадцать часов. Итак, у нас оставалось всего восемь часов на то, чтобы при свете дня преодолеть девяносто миль до Горакхпура, пополнить запасы продовольствия, проглотить ленч и, если возникнет такая неприятность в пути, справиться со спущенными шинами. Мы обсудили, не задержаться ли нам в Айодхая ещё на день и стартовать рано поутру. Но, как известно, в Гималаях стремительно приближалась зима, и нам нужно было продолжать двигаться вперёд.
К обеду, преодолев часть пути от Айодхая до Горакхпура, мы остановились рядом с кучкой из восьми глинобитных домиков на краю поля сахарного тростника. Их обитатели — детвора, женщины и мужчины — высыпали на улицу поглядеть на нас. Поначалу наше появление привело их в некоторое замешательство, однако в ответ на наши приветливые улыбки они тоже разулыбались, жестами приглашая нас чувствовать себя как дома. Открытые улыбки мужчин обнажали зубы и дёсны, оранжевые от жевания бетеля. Мы предложили каждому отведать нашего походного харча, но все как один замотали головами.
К моему удивлению, нас обступили женщины. Раньше обычно они держались на расстоянии. Одна индианка вместе с юной дочерью простояли возле меня всё время, пока я ела, указывая на меня и одобрительно кивая головами. Меня порадовало это отсутствие робости, и, покончив с едой, я шагнула навстречу женщине и протянула ей руку. Она крепко пожала её и долго не отпускала, пока мы смотрели друг другу в глаза. Вот оно — моё первое живое знакомство с индийской крестьянкой. Единственным рукопожатием я старалась передать этой смелой и прекрасной женщине, как дорога мне наша краткая встреча.
К тому времени, когда мы расправились с ленчем, у нас оставалось всего два с половиной часа на то, чтобы до наступления темноты преодолеть сорок четыре мили. Два часа без передыха мы лихорадочно работали педалями. Когда нам осталось пройти каких-нибудь восемь миль, уже смеркалось, у Джеффа лопнула камера заднего колеса. Шина у него спускала уже второй раз за день — такое с ним случалось в среднем дважды в день от самого Нью-Дели — что повергло его в буйный приступ истерии.
— Прокол! Опять проклятая спущенная шина! — вопил он.— Эти проклятые камеры «Мишлин» — куча гнилья, вот что это такое! Ниппель постоянно спускает. Всякий раз, изо дня в день, и вот дыра возле самого ниппеля! Что ж, на сей раз, очень может быть, именно эти чёртовы камеры нас и угробят! Дакойты явятся сюда с минуты на минуту, и вот они — мы, меняем очередную гнилую камеру. Сидим и ждём, как куры на яйцах, точно. Вот кто мы!
Джефф вытащил все свои запасные камеры, выдернул из них наименее залатанную и впихнул её в шину.
— Если сегодня попадём в лапы к дакойтам, виновата будет только «Мишлин»! — бушевал он.— Тогда я напишу им письмо, ага. Там будет сказано: «Дорогая «Мишлин», из-за Ваших поганых камер, купленных мной в Англии, меня вместе с двумя моими друзьями-американцами начисто ограбили дакойты, и вот теперь мы, лишившись своих велосипедов, отчаявшиеся и разбитые, бредём пешком по дорогам Индии. Искренне Ваш, Джефф Торп, Несчастный Бродяга».