Миллениум
Шрифт:
– Нет, дома легче, там ведь кругом один виноград. И наши дети, – ответила с усмешкой Элла, и выражение глубокой грусти появилось на её лице.
…Она пришла к нему ночью, накануне отъезда, чем страшно напугала Геннадия.
– Ты здесь?! А твой цербер?! – шёпотом закричал он, открывая дверь в первом часу ночи и в каком-то жутком восторге кинувшись целовать Эллу. – Я за тебя боюсь.
– А! – щёлкнула пальцами Элла, как в первый день их знакомства. – От радости, что завтра наконец уезжаем, пьёт в баре. А вернётся без меня, скажу, что гуляла! Пусть!
Она порывисто обхватила голову Геннадия руками и стала целовать его – сильно, жадно, словно воду пила в летний зной. В ответ он крепко обнял женщину, ощущая, как мелко дрожит её тело под прохладным на ощупь кимоно, как она сбрасывает сабо, становясь меньше ростом, и как выскальзывает из его рук на покрытый ковровой дорожкой пол…
Часа в три ночи она заснула, безмятежно и спокойно, а он лежал рядом с ней в широкой кровати и курил, размышляя над тем, как же он её отпустит после всего, что произошло между ними? После её слов и его обещаний? После общих надежд? А если отпустит, то как он будет без неё? Дикость! Неправда. Нелепость…
В пять часов он разбудил Эллу, сказав, что, наверное, пора. Вдруг испанец вернулся?
– Пусть! Это неважно! Помни, я люблю тебя, – целуя его в плечо, с улыбкой ответила Элла, накинула на себя кимоно, сунула ноги в сабо и ушла.
Как только дверь захлопнулась, Геннадий провалился в тяжёлый, беспокойный сон. Очнулся он оттого, что лучи поднявшегося солнца прорвались между портьерами и били в глаза. Прикрывшись халатом, выбежал в коридор; соседний номер был открыт, в нём убиралась горничная, чернявая женщина в белом переднике с ажурной коронкой на голове. Она посмотрела на взъерошенного туриста и равнодушно сказала:
– Se acaban de ir [8] .
В течение нескольких последующих лет Геннадий продолжал летать в Каталонию, в приморский город, где познакомился с Эллой. Бродил по отелям и пляжам, внимательно разглядывая отдыхающих, но ни разу так и не встретил Эллу. Через пять лет хотел продать свою московскую квартиру и уехать в Андалусию, чтобы пешком обойти все виноградники, но вместо этого женился на женщине младше себя на двадцать лет, а ещё через год превратился в скучного, брюзжащего человека, надоедающего молодой жене бесконечными придирками. Ему всё время казалось, что всё, что она делает, она делает ему назло.
8
Съехали (исп.).
Сапфо
На нашем курсе все звали её Сапфо, хотя она была просто Машей, Марией. По имени к ней никто, кроме преподавателей, не обращался. Мы считали, что она очень похожа на греческую поэтессу, жившую так давно, что и вообразить трудно. Сходство тем более изумляло нас, что не признать его было невозможно. Если, конечно, портрет в учебнике был портретом Сапфо, а не какой-нибудь неизвестной гречанки. С другой стороны, если и так, всё равно удивительно! Ведь Марию и ту, на которую она была похожа, разделяло больше двух тысяч лет!
Мы заметили сходство на одном из семинаров, когда рассматривали иллюстрацию – фреску с изображённой на ней поэтессой: слегка прикоснувшись тонкой палочкой для письма к своим губам, Сапфо задумчиво смотрела мимо нас. Кто-то воскликнул: «О! Ну просто вылитая Дудкина!» Все обернулись на Машу, сидевшую в последнем ряду. Отложив в сторону учебник по античной литературе, она мечтательно смотрела в окно. Похожесть было поразительной – такое же овальное, несколько удлинённое лицо, прекрасные крупные глаза, великолепной формы нос с небольшой горбинкой, маленький круглый рот и мелкие тёмные кудряшки вокруг головы. Только кожа была менее смуглой, чем у Сапфо; вместо загара по Машиным щекам бегали яркие весёлые веснушки. С того и пошло – Сапфо.
Мария не возражала, Сапфо так Сапфо, неплохой вариант по сравнению с Ватрушкой, например. Это слово прилипло к ней в детском саду после того, как в ответ на вопрос воспитательницы: «Что бы ты хотела получить в подарок от Деда Мороза?» – Маша, не задумываясь, сказала: «Ватрушку! С творогом». Так её и дразнили вплоть до третьего класса и отстали лишь тогда, когда Маша, проявив скептицизм, перестала обращать на глупые насмешки внимание. И сейчас, в ответ на колкости относительно любовных пристрастий далёкой поэтессы, иронично отвечала:
– Эх, глупые вы люди, ничего не понимаете в жизни. Древние греки ценили красоту – прежде всего физическую. Воспевали её! Воспевали чувства, вызванные красотой. Вы же хотите всё свести к банальной лесбийской любви. Нет, это слишком просто. Сапфо – поэтесса! Известно ли вам, что её уважали мужчины-поэты? За ум и новшества в стихосложении?
Мария вдохновлялась своими рассуждениями, будучи готова рассказывать и дальше, но вскоре останавливалась, видя, что подобной серьёзности от неё никто не ждёт – этого хватало в учёбе – и замолкала. Она много читала, слыла умницей, эрудитом и всегда имела собственное мнение. Но вот своих сигарет у неё никогда не было, поэтому все знали, что она скажет, когда забежит на большой перемене в курилку: «Ну, кто угостит меня?» – и заранее отворачивались от её насмешливого, настойчивого взгляда, потому что Машкина привычка клянчить всем надоела.
А она стояла рядом, продолжая давить на сознание: мол, некрасиво, вы что, не друзья? И кто-нибудь из парней нехотя протягивал сигарету. Мария брала её, ждала, пока кто-то другой протянет спички, и с наслаждением закуривала. Вдыхая, она поочерёдно прищуривала то правый, то левый глаз, а когда выпускала дым, всегда старалась направить его подальше от себя, чтобы родная бабка, у которой она жила, не учуяла запаха сигарет. Для верности Машка издавала громкое «фу!», вытягивая губы трубочкой, но дым всё-таки опускался на неё, и тогда она начинала махать руками, отгоняя его от себя.
Парни терпели Марию, потому что она не кокетничала с ними, как остальные девчонки, и не ждала от них ничего, кроме сигаретки да разговора. Она считала себя некрасивой; возможно, из-за большого носа и рыжих веснушек, а может быть, чувствовала, что слишком умна, что это качество отпугивает парней, которые смотрели на неё не в том смысле, в каком глядели на других девушек. Поэтому, презирая неискренность и жеманство, она никогда не претендовала на мужские симпатии, отчего и парням было с ней легко.