Миллионщица
Шрифт:
– В теремах любовников держать буду, – осердилась Клавдия за прерванную мечту.
– Сметаной кормить будешь я один справлюсь, – незаметно для себя парочка перешла на «ты».
– Ишь ты, шустрый какой. Ростом не вышел.
Вася не остался в долгу.
– В этом деле главное не рост и размеры, а работоспособность. А я шибко до работы охочий.
Клавдия покачала головой.
– Весёлый ты парень, как я погляжу.
Вася управился с сырниками, взялся за чай. Для начала набухал в чашку смородинового варенья, отпил половину, отёр пот со лба.
– Шутки шутками, да ты как строиться-то
– Ну да! С моими капиталами только бригаду нанимать.
– Вот то-то и оно, что с нашими капиталами только фантазировать можно. Ну, убрать тополя я тебе помогу.
Вася поскрёб щёку, собираясь с мыслями, допил чай.
– Есть у меня дружбаны в ДРСУ Сбегаю сегодня, переговорю. А, ч-чёрт, в мастерской ещё работы… Ну ладно, как-нибудь извернусь.
Клавдия молчала, чужие проблемы её не интересовали.
– А пилить? Тополя свалим, а чем распиливать? Была б пила, я бы помог.
– У отца есть, надо в Листвянку сбегать.
– Тогда договорились. Ты завтра весь день дома будешь?
– Где ж ещё? С шитьём надо разделаться. С утра к архитекторше схожу и домой вернусь.
– Тогда я как освобожусь, забегу, обскажу, как и что.
Вася засобирался, но хозяйка удержала, подав ещё чашку чая: для принятия верных решений требовалась полная информация.
Через пятнадцать минут Клавдия вызнала всё, что хотела.
Живёт Вася с восьмидесятилетней бабкой в одноэтажном доме на два хозяина, в трёхкомнатной квартире с местным отоплением. Квартира не приватизирована, записана на бабку, но внук в ней тоже прописан. Огород – четыре сотки. Семейное положение потенциального друга – разведён, шестнадцатилетней дочери высылает помощь. Родных братьев и сестёр нет, только сродные.
– Что квартиру не приватизируешь? – спросила мимоходом. – Бабка помрёт, и начнётся волокита. Восемьдесят лет – уж песок с неё сыплется, поскользнется ненароком, упадёт, с неё и этого хватит.
Вася едва чаем не поперхнулся.
– Баба Дуня помрёт? Да бог с тобой. Шустрая, как электровеник, не знаешь – не скажешь, что восемьдесят. Да она ещё и тебя, и меня переживёт.
Искоркой сверкнула задумка – может, зря со строительством затеялась? Складывая посуду в раковину, спросила, не поворачивая головы. (Васю обкрутить и стараться не надо, сам лезет, старуху куда переселять, чтоб под ногами не путалась?)
– Где апартаменты-то ваши?
– Гастелло, двадцать семь, ну, кинотеатр «Мир» знаешь где?
Клавдия знала. Нет, этот вариант не подходил – всё на виду, и огород – не огород, а огородишко, негде и сараюшку поставить, не говоря уже о свинарниках и коровниках. Для предстоящих дел требовались и помещение, и простор, а вот лишние глаза совсем ни к чему. Продать – другое дело. Покупатели бы быстро сыскались: трёхкомнатная квартира на земле – никакой дачи не надо. Но куда старуху девать?
Проводив Васю и прибравшись на кухне, засела за машинку. К вечеру одна за другой явились три заказчицы. Клавдия так увлеклась, что за стрекотом машинки не сразу и звонки услышала. От одной визитёрши избавилась быстро – руки есть, сама пуговицы пришьёт, двум другим велела прийти завтра в обед. Вместе с ними на следующий день пришла ещё одна – с новым заказом. Этой пришлось отказать – домашнее ателье
В четвёртом часу подкатил Вася – весёлый, возбуждённый, горячащийся от нетерпения, словно взятые им добровольно на себя тяготы касались не чужой, не подающей, между прочим, никаких надежд женщины, а его самого.
Неласковая женщина усадила доброхота обедать, и, хлебая борщ, Вася доложил о результатах своих деяний.
– С бульдозеристом переговорил, – обещался к пяти подъехать. Возьмёт недорого – два литра. С грейдеристом тоже говорил. Площадку подготовим, приедет, спланирует. Ну, этому деньги нужны, сказал, потом договоримся, – опорожнив тарелку, Вася вздохнул. – На работе поругался. Хозяин, зараза, опять завозникал. То ничо-ничо, а тут на тебе – или работай, как все люди, или увольняйся. Какое ему дело – когда, главное, свою работу в срок выполняю, из-за меня ни разу задержки не было. Вот зараза, ну да хрен с ним.
Как водится в подобных делах, бульдозер пришёл не к пяти, а без четверти шесть. Лысоватый, худющий мужик сбавил обороты двигателя, вылез на сверкающую, отполированную гусеницу, мельком глянул на Клавдию и Васю, стоявших возле «Жигулей», приложил козырьком ладонь ко лбу, осмотрел фронт работ и, ничего не сказав, скрылся в кабине. Тридцатиметровые тополи, судорожно вздрагивая, противились натиску неумолимой брони и, не устояв, замертво рушились наземь, ломая руки-ветви. Через полтора часа участок выглядел непролазной чащобиной. Влажно чернели груды земли, вывороченные вместе с мощными корневищами, белели обломыши веток, корней. Тракторист спрыгнул на землю, Клавдия подала приготовленный пакет, мужики выкурили по сигарете, вприщур поглядывая на содеянное. Растоптав окурок, плешивый коротко бросил: «Ну, бывайте!» и влез в кабину
Пока мужики курили, Клавдия размышляла.
Работы предстояло невпроворот, и чем дальше, тем больше. Вася не работник – находка, с первого взгляда, по крайней мере. И машина имеется, и пилой управляется, подойдёт время – и электричество наладит. Главное, прилепился к ней, а по какой причине – непонятно, одним словом – приманила. Но как бы ни прилепился – одними борщами да сырниками со сметаной не удержишь. Ну что ж, если потребуется, она и ножки раскинет, с неё не убудет. Ублажит, не досыта и не каждый день, а так, чтобы на взводе держать. Дальше видно будет, надобность отпадёт – она и отшить сумеет, не в первый раз. Потребности в ежедневном траханье с мужиками Клавдия не испытывала, но природа есть природа. Женщиной она была, если и далеко не первой молодости, но ещё не отцветшей, и Вася отвращения ей не внушал.
Вечером добровольно навязавшегося помощника Клавдия оставила ночевать у себя и ночью раскинула ножки. Участь Васина была решена. Утром он, виноватясь, что поневоле приходится покидать милую подругу, уехал на работу. В Листвянку за пилой отправились в обед, каким образом Вася решил дела с отлучкой, Клавдия не интересовалась. По Васиному виду Клавдия безошибочно определила – ритуальное действо физиологической близости для него выходило далеко за рамки заурядного «акта». Сама она во время «акта» изображала нетерпение, и Васи надолго не хватило.