Миллионы не моего отца
Шрифт:
Михаил был сегодня не Михаил, а сын Мещерского, – самозванец, авантюрист, герой романа. И страницы этого романа, написанного женской рукой, он вез с собой, во внутреннем кармане куртки. Он бы не решился читать его здесь, в переполненном вагоне – это все равно, что наполнить ее пустую аудиторию людьми. Михаил ждал, когда придет домой, нальет себе чашку чая и в уединении раскроет ее дневник.
Потому что жил Михаил один, в небольшой однокомнатной квартире спального района, неспокойного транспортной суетой. Квартиру эту он снимал третий год, изредка отправляясь отсюда в подмосковный Воскресенск на электричке.
В Воскресенске жила его мать. Сейчас тоже
Виктор Мещерский тоже когда-то в Петропавловске служил, но по призыву, а после во Владивостоке занимался торговлей. Он не был еще богат, когда познакомился с Натальей, врачом-окулистом и своей будущей женой. Их недолгий брак оборвался, когда Виктор узнал о романе жены с Игорем Прилугиным и ее беременности от любовника. Возможно, Мещерский и простил бы жену, но чужого ребенка он не хотел, а она не могла на аборт согласиться.
Ирония судьбы заключалась в том, что человек, на чье наследство теперь претендовал Михаил, когда-то хотел предотвратить его появление на свет. Впрочем, Михаил об этом не знал, и сейчас восхищался Мещерским, которому в рисковые девяностые удалось сколотить начальный капитал на портовой торговле, перебраться с деньгами в Москву и дальше развивать бизнес, чтобы потом, не будучи еще старым, продать все активы на родине и отойти от дел и удалиться для спокойной жизни в благополучную Европу, где владеть недвижимостью и собственным самолетом, на котором однажды разбиться посреди австрийских Альп.
А вот Игоря Прилугина – биологического отца Михаила, девяностые остановили на своем рубеже: он погиб в 1991 году, не то от рук конкурентов, как и он занимавшихся торговлей корейской аудиотехникой, не то среди друзей рок-музыкантов – в пьяной драке. Он и сам был музыкантом: у матери была заезженная магнитофонная кассета, которая потерялась при многочисленных переездах вслед за офицером Старостиным из гарнизона в гарнизон.
Старостин по замыслу матери должен был являть собой образец правильного отца. Он был военным, но во времена, когда армия не существующего более государства тяжело переживала поражение в холодной войне. Он был человеком дисциплины, но не в те утра, когда от выпитого накануне со сослуживцами раскалывалась голова. Он назывался человеком принципов, но принципы оказывались довольно гибкими, когда надо было закрыть глаза на воровство в воинской части или самому участвовать в нем. Когда от согласия действовать со всеми вместе зависела твоя карьера.
Михаил уважал отчима, особенно в детстве, в дни, когда тот надевал парадную форму. Но отец-военный мягкому, задумчивому Михаилу не подходил. Те легкие досада и раздражение, которые нередко сквозили в словах Старостина в разговоре с Михаилом, могли бы подорвать уверенность последнего в себе, если бы только Михаил ощущал отчима своим действительным отцом. Но этого не было. Настоящий отец был… неизвестно где. Михаил предпочитал думать о нем не как о мертвом, а как об отсутствующем. И этот отсутствующий отец мог быть кем угодно, от школьного учителя до героя просмотренного боевика. Этим отцом вполне мог оказаться Виктор Мещерский, – почему бы и нет? Михаил, вернувший себе благородно звучащую фамилию Мещерский, ощущал себя сыном не то пирата, не то графа. Это не было предательством Виктора Старостина, который пять лет как умер от инфаркта.
Прилугин, Мещерский, Старостин, – все три отца были мертвы. Михаил остался один, и ему предстояло отыскать Лизу Смирнову, которую тоже постигла утрата.
* * *
«Моя мать терпеть не могла кошек и отказывалась их заводить. Казалось бы, такое ли большое дело – кошка? – Но нет.
Помню, как я посмотрела в детстве мультфильм “Девочка и слон” по рассказу Куприна. В нем девочка хотела не котенка, а целого слона, и заболела, пока его к ней не привели.
Я думала, вот бы заболеть как эта девочка. Но как назло, я отличалась очень хорошим здоровьем».
28 мая 2014 года
И ниже:
«Есть люди, которые вечером в ванной, смыв мыло с лица, боятся открыть глаза и посмотреть в зеркало: вдруг за своей спиной они увидят что-то страшное.
Кинематограф расстроил наши нервы.
Вот и я в тот раз почувствовала не то чтобы страх, но тревогу – и холодок побежал по спине.
Но тут же, не открывая глаз, я подумала – а хорошо, хорошо бы увидеть что-нибудь!
Ведь это бы означало, что мир вмиг лишился своей унылой предсказуемости.
Пусть была бы опасность – пусть!
Но мир бы перевернулся, и как минимум не пришлось бы идти завтра на работу.
Я открыла глаза, и ничего не увидела».
30 июня 2014 года, синяя тетрадь
Михаил тоже не слишком любил свою работу. Вот уже третий год он трудился в отделе продаж фирмы, занимавшейся торговлей кухонным оборудованием, а до этого – в одном издательстве, тоже в продажах. Но на холодильниках и кофемашинах получалось зарабатывать лучше, чем на книжках.
А еще раньше Михаил, так же, как и Лиза, учился в РГГУ, только это был истфак, а не философский факультет, и окончил он его до поступления Лизы. Так что в стенах родного вуза они не могли пересечься.
Со старших классов школы история интересовала Михаила. Математика была слишком сложна. В физкультуре Михаил не делал больших успехов, хотя и не был хил. На литературе требовалось вникать в переживания выдуманных героев и читать пухлые тома, написанные витиеватым языком.
История – она была то что надо. Как и литература, она была наполнена интересными персонажами из разных эпох в затейливых костюмах, с самой незаурядной судьбой. Но история, в отличие от литературы, когда-то была реальностью, – так Михаилу казалось первое время. Это была понятная, стройная реальность прошлого, а не сумбур настоящего, в котором Михаил пребывал.
Но только поступив в университет, Михаил понял, какая это все мистификация. И профессора с бородками в старомодных костюмах-тройках, и телевизионные политики-патриоты, и политики-либералы, – всякий норовил выдумать свою историю вместо той, которую никто не знал. А то, что она случалась проста и понятна, так это потому, что выдумщики оказывались небольшого ума. История была та же литература, с той лишь разницей, что последняя не прикидывалась истиной.