Миллионы не моего отца
Шрифт:
– И что с того? Зачем это ему нужно?
– Ну, хотя бы для того, чтобы почувствовать себя особенным. Чтобы дать нам повод говорить о нем и удивляться. Ради этого можно и пострадать раз в неделю с пяти до шести.
– Наше приложение избавит этого человека от страданий, – засмеялся Вадим. – Оно оценит его анкету и профили в социальных сетях, соберет статистику запросов и лайков, отследит маршруты ежедневного передвижения и подберет музыку для мужчины 30+, женатого, с детьми и собакой, водителя седана, раз в неделю затоваривающегося в «Ашане».
– И что это будет – русский шансон?
– Не исключено, что шансон.
– Но он не
– Многие из людей, смотрящих порнуху, не мыслят себя людьми, смотрящими порнуху.
– Многие из людей, смотрящих порнуху, мыслят себя людьми, занимающимися сексом, хотя на самом деле… – Лиза развела руками. – Знаешь, что, я думаю, вы делаете? Вы не подбираете музыку под человека, но вы просто сообщаете ему: «Ты человек, слушающий Михаила Круга». Вы конструируете личность.
– Это больно громко сказано! Никто ж не заставляет его…
– А не обязательно заставлять. Вы уже сообщили человеку сведения о нем самом, и дальше он никуда не денется: либо принимать это, либо отвергать.
– Ну, вот и пусть отвергает, раз ему не нравится.
– Боюсь, не так много людей найдется, кто отвергнет. В наше время люди склонны больше доверять компьютерному алгоритму, чем самому себе. Как раньше они доверяли священнику, психоаналитику, полковому командиру.
– Думать своим умом вообще напряжно. Но наш продукт не об этом – он для создания психологического комфорта. В нашем примере он как бы говорит: «Не мучай себя – послушай чего попроще». Человек меняет трек, и ему становится хорошо.
– И человек больше не в поисках неизвестного!
– Нет, он отправил на поиски к дальним планетам роботов – они справятся лучше него. А сам он слишком занят для этого.
– И чем же он занят?
– Хотя бы поездкой в «Ашан».
* * *
По нему было непонятно, нравится ему Лиза или нет. Он не засматривался на нее, не делал комплиментов. Но без конца обращался к ней с какими-то мелкими просьбами, что могло сойти за знаки внимания – как будто он искал повод для разговоров и встреч. Как будто пытался осчастливить ее этими просьбами.
Лиза знала себе цену. Вернее знала, что она бесценна. Она как музейный экспонат – возле нее можно было постоять – посмотреть, но трогать руками не дозволялось. Но иногда ей надоедало такое положение, и она совершала побег. Разбивая стекло музейной витрины вдребезги и ранясь осколками, она бросалась в руки первому, с кем ей не было скучно.
С Вадимом ей скучно не было, во всяком случае поначалу. Пока человека мало знаешь, он интересен. Вадим спешил удовлетворить интерес Лизы и всегда очень много говорил о себе. Сначала он красил свою жизнь густым розовым цветом, иногда, как казалось Лизе, добавляя кислоты – без нейростимуляторов здесь точно не обходилось. Человек выученного, книжного оптимизма. Затем, когда на розовые очки налипала уличная грязь, в жизни возникали серые пятна. Такими пятнами были инвесторы, которые недооценили Вадима и не дали ему денег, прыткие конкуренты, выплывающие за счет знакомства с нужными людьми, откатов и пиара; такими пятнами мог быть официант, включивший в счет незаказанный шот, или контролер, оштрафовавший за безбилетный проезд. Все эти люди омрачали Вадиму минуты, часы, дни ожидания успеха, который вот-вот наступит, и напоминали голубей, гадивших ему на красной дорожке.
«Он совсем себя не знает, – глядя на Вадима, думала Лиза. – Он – набор заблуждений о себе самом».
Имея привычки хорошей девочки, она повлекла его в венские картинные галереи, где он бродил, рассматривая экспозицию словно комикс. Он был невосприимчив к живописи, музейное изобилие переутомляло его. Стоя перед очередным шедевром, Вадим пытался обезвредить его шуточкой или куцым комплиментом. Картины брали слишком много внимания на себя – они были его конкуренты.
Чуть лучше дело обстояло с музыкой, когда блистающий зал «Музикферайн» обрушил на их головы виртуозный симфонический дождь. Играли Седьмую симфонию Шостаковича, и это настолько выбивало почву из-под ног, что можно было впасть в крайности и надеяться, что навеянное музыкой опьянение все сделает за них.
Можно было пойти в отель и заняться сексом, но они так и не решились.
В истории Вадима и Лизы Вена стала книгой-раскраской: очерченными контурами без цветного содержания. Все эти открыточные пейзажи, архитектурные совершенства, барочные залы и розовые сады надо было красить там, на месте, – но альбом был сдан в багаж и разукрашен уже дома, по памяти. Просто Лизе очень хотелось влюбиться.
* * *
Георгий Смирнов был из тех мужчин, что носят спортивный «Адидас» под классическим кашемировым костюмом. Бывший банкир, в середине девяностых владевший небольшим московским банком «Мемфис», ныне отошедший от дел, он и сейчас неплохо разбирался в финансах, но гораздо более того – в людях, которым надо или не надо давать деньги.
Вадиму Пушкевичу денег давать нельзя, – это Смирнову было понятно сразу. Не понятно было, можно ли ему отдавать дочь.
Вроде бы из приличной семьи, отец – сотрудник Курчатовского института, мать – газетный редактор, Вадим, тем не менее, вызывал у смотрящего на него с прищуром Смирнова желание сказать: «Лиз, а подумай еще». Смирнов не замысливал династических браков, его вполне устроил бы и небогатый зять. Но молодой человек, которым увлеклась дочь, уж слишком напоминал ему тех малокровных парней, что легли в мерзлую землю под тиканье счетчика и музыку «Ласкового мая». Парней, что нашли себе и инвесторов, и гробовщиков.
Но чувства Лизы были темной материей, которую Смирнов не понимал и опасался трогать, в особенности после того как в возрасте двадцати трех лет Лиза оказалась в частной клинике неврозов и провела там больше года. Причина недуга могла иметь физиологический характер, но Смирнов, не желавший верить в болезнь дочери, подозревал, что виной всему несчастная любовь.
Мать Лизы умерла от рака, когда девочке было пятнадцать, и теперь Смирнову не с кем было посоветоваться. Он вел себя как мужчина, уверовавший в непредсказуемость женских чувств и опасавшийся нервных срывов: он просто шел на поводу. И когда Смирнов заметил, что при всем интересе его дочери Вадим может сорваться с крючка – он его купил.
* * *
«Что такое любовь? Относительно контролируемое чувство, во всяком случае, у меня. Эту химическую реакцию ты всегда запускаешь своими руками, а дальше наблюдаешь, как горит твоя лаборатория.
И делаешь записи.
Но ты всегда помнишь, на какой стене висит огнетушитель.
Несчастный, которому не повезло стать жертвой твоей любви, – он, в сущности, не имеет значения.
В некотором смысле он лишь реквизит, принадлежность высокого чувства.