Миллионы не моего отца
Шрифт:
– Ты не сомневаешься в себе?
– Нет. Больше – нет.
«Я тебе завидую».
– Я не какой-нибудь там неудачник, который должен бесконечно откладывать свои планы и надеяться на лучшие времена. Мои лучшие времена – вот они – уже наступили!
Он был похож на человека, дорвавшегося до новогодней распродажи. В азарте он не глядя бросал покупки в корзину, не думая об их важности и цене. Лиза заметила, как среди прочего, звякнув, в корзину упало обручальное кольцо.
– Я хочу предложить тебе стать моей женой, – теперь это кольцо Лиза видела
Странно было ощущать себя вишенкой на торте, хотя это был и свадебный торт. Бриллианты недешево блестели чужими деньгами, время как в минуту опасности остановилось. «Это не навсегда», – говорил голод внутри Лизы. Только сейчас Лиза ощутила, насколько страсть измотала и ослабила ее. Насколько ничего не изменилось с первого раза, когда несколько лет назад она уже испытала это чувство к другому человеку. Насколько она азартный игрок – намного азартнее, чем Вадим. Насколько все это сильный наркотик. Ее пугала та бездна, в которой она может оказаться, если откажется сейчас. Гораздо меньше ее пугал брак с человеком, непригодным для брака. Лиза осознавала одно: от нее что-то требовали решать, но она не могла ничего решать, – ее воля была не свободна.
«Но кто из нас угодил в ловушку?»
Свадьбу, нешумную, но недешевую, сыграли в Москве, а на медовый месяц молодые отправились в Прагу, – но лишь потому, что Лиза сочла Париж банальностью. Все это время Лиза наблюдала Вадима, счастливого до вульгарности. Сама же она впала в состояние улыбчивой летаргии: казалось, этот «принц» не разбудил, а наоборот, усыпил ее. Просыпаться было тяжко, да она и не хотела.
Интернет разносил их сияющие фото, сделанные на фоне чешских замков, горгулий и готических витражей. Никто не сомневался в их счастье, кроме них самих.
* * *
Они поселились в квартире Лизы на Большой Декабрьской, так как Лиза не захотела переезжать. Вадиму, занятому своим проектом, в сущности все равно было, куда приходить ночевать. Он просыпался поздно, уходил в одиннадцать, а возвращался к полуночи. Повсюду его сопровождал телефон, в котором Лиза была лишь одним из чатов.
Если бы он работал, его резонно было бы отвлечь, но он лишь играл, и Лиза первое время не рисковала отнимать игрушку у ребенка.
Не умея устраивать скандалов, она оказалась абсолютно беспомощна в семейной жизни.
Вадим был предельно любезен с Лизой, всякое утро он кратко улыбался ей, но не улыбкой мужа, а официанта, – с нотками сервильности и равнодушия, и ускользал. Он стал скуп и осторожен в словах. Острые углы в общении сглаживал, так что невозможно было к нему придраться.
Им овладела безоглядная самоуверенность в делах, так что он перестал спрашивать у жены советов.
Лиза вскоре поняла, что этим браком приобрела мало. По меркам Вадима жене причиталось меньше, чем полагалось любовнице. И дело было не в подарках, которые не имели смысла, так как приобретались на деньги ее отца. Складывалось впечатление, что она сдала место на кровати слева от себя квартиранту. А сама, сама она – очутилась в роли учтивой горничной. Можно было, конечно, запустить дом – но едва ли он это заметит.
Впрочем, Лиза не хуже Вадима умела избегать неприятных разговоров. Она решила повременить и принялась за заброшенную было магистерскую диссертацию. Стала частым посетителем библиотек, театров и галерей.
В одну из таких галерей однажды заехал Вадим, чтобы забрать Лизу по дороге домой вечером, и в ее поисках долго блуждал по анфиладам залов, уставленных произведениями современного искусства.
Он остановился, чтобы перевести дух, у картины, чей провокационный примитивизм не мог ни привлечь его внимание. На картине был изображен летящий в небесной голубизне клин белокрылых фаллосов, а внизу была надпись: «Миграция на Восток».
– Интересно, что этим хотел сказать автор? – хулигански усмехнувшись, спросил Вадим стоявшую возле картины невысокую девушку, брюнетку с розовой прядью.
– Боюсь, этого мы не узнаем, – вздохнула она.
– А что, автор скрывается?
– Нет, разве вы не слышали – автор умер.
– Хм, я не знал. Я, честно говоря, вообще плохо разбираюсь в этом… искусстве. Кто, вот, например, это нарисовал? Анна Курт, – прочел Вадим на табличке, размещенной возле картины, – 1996 года рождения. Что она такая молодая-то умерла – от передоза что ли?
– Нет, вы не поняли. Анна Курт жива. Но автор умер.
– По законам постмодернизма, – добавила незаметно подошедшая Лиза.
– Я ничего не понимаю в этом, – небрежно бросил Вадим, поприветствовав жену поцелуем в щеку. – Я только могу признаться, что подобные шедевры сам рисовал в детском возрасте – бывало, в лифте, на парте или в кабинке туалета…
– Короче говоря, тайком, – заключила незнакомка.
– Как-то не хватало ума нарисовать это на большом полотне и выставить в галерее, – ответил Вадим.
– Времена были несвободные, – хихикнула девушка.
– Так что же, ты обвиняешь автора в воровстве сюжета? – засмеялась Лиза.
– А хотя бы и да, – загорелся Вадим.
– Ну, во-первых, постмодернист имеет право воровать у кого угодно сколько угодно – это называется цитирование, – возразила Лиза, – а во-вторых, автор же просто обыграл фольклорный сюжет! То, что ранее было анонимным творением народа, теперь обработано умелой рукой, доведено до ума, помещено на художественное полотно и в нужный контекст, и выставленное в картинной галерее, стало произведением искусства.
– По-моему, ты просто стебешься, – уязвленно произнес Вадим.
– По-моему, из этого выйдет отличная критическая статья, – заметила незнакомка.
– Кстати, это не единственная картина Анны на тему, есть же целый цикл…, – начала было Лиза.
– Боюсь представить, что на остальных, – перебил Вадим.
– Собственно, это диптих, – сказала девушка с розовой прядью, указывая на полотно. – Второе полотно представляет собой точную копию первого с одной лишь разницей – на нем должны быть оставлены следы от картечи. Но пока не придумала, где достать ружье, чтобы проделать все это.