Милочка Мэгги
Шрифт:
Пэтси поежился, потому что, говоря про больное сердце, Босс не постучал по дереву. Его потянуло самому постучать по дереву за Мориарити. Но он сдержал порыв. «Пусть аспид сам за себя стучит», – решил он.
Глава девятая
Вышло так, что Пэтси с Мэри не довелось унаследовать Майково состояние. На следующих выборах победила партия реформаторов, и, блюдя предвыборные обещания, новая администрация начала Большую чистку. Сияющий новизной окружной прокурор облачился в начищенные доспехи и пошел на взяточников с кличем «Долой коррупцию!». Взяточники помельче разбежались по норам. Взяточники покрупнее,
Большой Человек спас свою шкуру, став свидетелем со стороны обвинения. К Майку Мориарити пришли слуги закона и, тряся перед его лицом пачкой бумаг, наложили арест на все его имущество: дом, мебель, конюшню, лошадей, коляску и даже пианино Мэри. Майк пожалел, что не разрешил ей увезти его с собой, но было уже слишком поздно.
Слуги закона взломали дверцу его письменного стола и описали договоры, векселя, акции и облигации. Описали даже пару сберегательных книжек со штампом «счет закрыт». Один из реформаторов, человек в штатском, обнаружил в старом носке под матрасом снятую Майком наличность. В носке оказалось две тысячи долларов мелкими купюрами. Реформатор положил деньги в карман, позабыв выдать Майку расписку. Вероятно, он также позабыл сдать деньги в кассу.
Единственным имуществом, не подлежавшим аресту, оказался дом, переписанный Майком на Мэри с Пэтси, и оплаченный полис страхования жизни на имя Миссис.
Мориарити и еще десятку таких же дельцов было предъявлено обвинение. Обо всем написали в газетах.
Обсуждая предстоящий суд с Мэри, Пэтси заявил:
– Вот то-то же, а то я для твоего отца никогда не был хорош. Он всегда смотрел на меня сверху вниз. Но теперь пришла моя очередь. Вор!
– Ох, Патрик! – Из глаз Мэри катились слезы. – Не называй его так.
Пэтси стало стыдно. «Зачем я говорю ей такие вещи? Никакого удовлетворения это мне не приносит. Чувствую себя, словно Джек-потрошитель какой».
– Ну ладно, Мэри. Кто я такой, чтобы его винить? Разве мой собственный родич в Ирландии не украл однажды свинью? Украл, еще как.
Мэри улыбнулась сквозь слезы и взглянула на него, прижав руки к груди.
– Правда, Патрик? Правда?
– Конечно. Но он не был мне кровным родственником.
Майку было предъявлено обвинение во взяточничестве и коррупции. Но до суда дело так и не дошло. Прямо перед заседанием у него случился удар, и «тикалка» не выдержала.
Когда они вернулись с похорон, была почти ночь. Мэри сидела в темноте на кухне. Лицо у нее было бледным и осунувшимся. Пэтси пытался сказать ей что-нибудь ободряющее.
– В конце концов, он был твоим отцом.
– Да.
– И он был добр к тебе.
– Не всегда, Патрик. Помнится – мне тогда лет десять было, – были времена, когда мне казалось, что я его совсем не люблю. Я считала, что он груб с матушкой, а меня всегда наказывает или бранит.
Однажды, наверное, ему откуда-то достались бесплатные билеты, он повез меня на Манхэттен послушать певицу. Помню, как падал снег и вокруг было так красиво. У меня была маленькая белая муфточка, а на плечах пелеринка с хвостиками горностая. Старуха на улице продавала фиалки. Помню их холодный, сладкий запах. Отец купил букетик и приколол к моей муфточке. Он дал старухе купюру и не взял сдачу.
У него был друг, который держал роскошный бар. Конечно, мы сидели в отдельном зале для дам. Отец представил меня ему, словно я была совсем большая. Его друг поклонился мне и пожал руку. И принес мне
Хозяин бара оставил дверь в основной зал открытой, и я увидела, что было внутри. Там было так красиво! На полках сверкали стеклянные графины с серебряными пробками и бокалы, тонкие, как мыльные пузыри, и огромное зеркало в филигранной латунной раме над барной стойкой и – ах! – люстра с хрустальными подвесками, или, как их правильно называют, призмами? В рубиново-красных чашах мерцали газовые огоньки, и было так красиво…
Потом мы пошли на концерт. Не помню уже, что пела та певица, кроме одной песни, с которой ее вызывали на бис, «Последняя роза лета». Папа тогда достал платок, чтобы промокнуть глаза.
После концерта мы шли к стоянке с кэбами и прошли мимо маленького магазинчика, он был еще открыт. Там продавали всякие побрякушки. Папа завел меня внутрь и сказал, чтобы я выбрала себе браслетик или медальон. Но на витрине лежала пара гребней. Они были из черепахового панциря и все в стразах. Я не могла глаз от них отвести.
Папа сказал: «Ты же понимаешь, что сейчас ты слишком мала, чтобы их носить, а когда вырастешь, они выйдут из моды. Смотри, какой милый медальон. Он открывается…» Но я смотрела только на гребни.
Тогда папа сказал: «Ты ведь понимаешь, что не сможешь их носить. Так зачем они тебе?» Я ответила, что не знаю. Тогда он сказал: «Просто для того, чтобы они у тебя были, верно?» Я ответила, что да, и он сказал продавщице завернуть их для нас.
Это был единственный раз, когда мы с ним куда-то ходили. После того вечера мне часто казалось, что я его не люблю. Когда у меня появлялось такое чувство, я шла, доставала гребни из оберточной бумаги, держала их в руках и чувствовала ту же самую любовь, которую чувствовала в тот вечер, когда он повел меня на концерт.
После похорон Миссис забрала деньги, полученные по страховке, и уехала в Бостон, доживать дни с Генриеттой, своей вдовствующей сестрой. Пэтси жалел, что она уехала. Этот своенравный человек по-настоящему любил тещу.
– Она такая же, какой была моя родная матушка. Она ни в чем меня не винит.
Патрик Деннис Мур уже давно оставил все мечты и надежды. Он ненавидел свою работу, но не осмеливался ее бросить, потому что другой работы на горизонте не было. Он нехотя испытывал благодарность, что работает в коммунальной службе и что его не могут уволить, несмотря на тяжелые времена. Он уже понял, что навсегда останется дворником. Больше впереди у него ничего не было. И он навсегда останется жить в домишке на Юэн-стрит.
Его последняя мечта умерла, когда теща уехала жить к сестре в Бостон – вместо того, чтобы остаться с ним и с Мэри, – и забрала с собой все деньги, полученные по страховке.
Глава десятая
Мэри продолжала сдавать квартиру на втором этаже и клала вырученные деньги на счет в банке, чтобы оплачивать счета по налогам и проценты по ипотеке, а иной раз гасить и часть основного долга. На Юэн-стрит (которую ни с того ни с сего вдруг переименовали в Манхэттен-авеню) она пользовалась симпатией и уважением. Соседи говорили о ней: «Та учительница из благородных, которая вышла замуж за того разгильдяя, ну, вы знаете. За дворника?»