Милость богов
Шрифт:
– Зачем мне хозяин? Я свободен, иду навстречу рассвету. А песни мои послушай.
Старик положил на колени гусли, такие же старые и повидавшие много дорог, как он сам. Провел тонкими пальцами по струнам, прислушиваясь к чистым высоким звукам. Запел сильным молодым голосом, будто и не было прожитых лет, что наложили отпечаток на лицо и худое изможденное тело.
Растекалась мелодия, уносила в волшебный мир, где не было ни смерти, ни горя, где в лесах без страха гуляли звери, а в густых ветвях щебетали птахи.
Марк смотрел на огонь, но видел хижину с чуть покосившейся дверью, низкий стул около жаркого очага. Тихо, размеренно жужжит колесо веретена, вплетаясь в голос Арины. Пальцы ведуньи ловко прядут нить, а в глазах пляшут насмешливые искорки. Защемило от нахлынувшей нежности, Марк встряхнулся, отгоняя видения.
Чем заслужил такое наказание? Или счастье?
Все ищут любовь, но, встретив её, настоящую, жгучую, отнимающую покой и сон, заменяющую весь мир, мало кто отваживается идти до конца, до последней точечки. Куда как проще отступить, поплёвывая через плечо, сберегая покой и сон. Но находятся безумцы, что спешат за мечтой, оскальзываясь, падая, раздирая душу в клочья, но снова поднимаются с отчаянной надеждой на удачу.
Уже и голос певца умолк и гусли уснули, а слушатели не смели пошевелиться, чтобы не разбить звенящую надежду на счастье, не вспугнуть что-то сладко-мучительное в душе.
Долго над поляной витала тишина, пронизанная тоской и надеждой.
– Славно пел, гусляр. Так-то душу разбередить! – кашлянув, сказал Русак.
Старик усмехнулся, разгладил широкой мозолистой рукой серую, словно в дорожной пыли, бороду. Улыбка вышла слабой, будто дуновение ветерка в знойный день.
– Если б нашёл хозяин, – заметил Русак, – он бы тебя на золоте кормил. Неужели слаще просить подаяния и перебиваться случайными кусками?
– Слаще. Мои песни принадлежат всем, – виновато отозвался сказитель и добавил: – Наказание на мне. Нигде приюта найти не могу. Однажды сказанное слово вон как отозвалось, однажды спетая песня не понравилась богам. Вот и хожу теперь по дорогам, ищу того, кто поможет вернуть покой моей душе. Говорят, есть на свете люди, чьи души чисты, как утренняя роса, через них боги истину в мир несут.
– И что же? – перебил Русак. – Не встретил ещё таких?
– Нет. У людей свои заботы, – уклончиво ответил старик. – Но я не жалуюсь. У каждого дорога своя. А мне дальше идти нужно.
Сказитель поднялся легко, словно недолгий отдых подарил силу и молодость изможденному телу.
– Подожди хотя бы рассвета, – попытался удержать целитель. – Куда спешишь?
– Не должен певец засиживаться на одном месте, врастать корнями. Мир вам, люди.
Он неслышно отступил во тьму и будто растворился в ней.
– Спать пора, – прервал молчание Марк. – Завтра поутру в город пойдём. Одна беда: денег у нас осталось мало – три медяка.
– Ну, это не беда, хозяин, – усмехнулся Русак. – У меня ещё кое-что осталось из запасов.
– Сколько же ты утащил из замка?! – поразился Марк.
– Нам хватит.
...Серый сумрак зимнего дня. Крупные хлопья снежинок лениво кружили в полном безветрии, укрывая степь белоснежным покрывалом. Сухие стебли травы казались пятнами ржавчины или мазками небрежного маляра.
Марк поёжился, поднёс ладони ко рту в тщетной попытке согреть дыханием окоченевшие пальцы. Нахлынуло вдруг странное чувство полного одиночества, угрожая затопить сознание слепой паникой.
Прямо перед ним высился храм. Стены его сверкали в лучах восходящего солнца, словно украшенные россыпью алмазов.
Тишина, безветрие, мерное кружение снежинок и заснеженная степь от горизонта до горизонта. И он. Один. В легкой рубахе и домотканых штанах. Сапоги где-то позабыты, и босые ступни жжёт от прикосновения к ледяной корке.
Марк осторожно сделал шаг, болезненно сморщился. Рельеф оказался острым, словно бритва, и снег стал быстро окрашиваться кровью.
Над степью разнесся пронзительный скрип – ворота храма дрогнули и сдвинулись с места. Горгулья перед входом искрилась, укрытая снежным сказочным покровом, глядя на застывшего воина слепыми каменными глазами. Но наёмник помнил, как, оказавшись здесь в прошлый раз, видел эту тварь вполне живой!
В небольшом проёме сверкнул яркий свет, осветил стройную фигуру. Часто-часто забилось сердце. Марк ещё не разглядел девушку, но узнал её силуэт, походку, уловил слабый горько-сладкий запах, всегда витавший в её лесной лачуге.
Она замерла на границе света и внешнего сумрака, Марк прищурился, но не смог разглядеть лицо девушки.
– Ты всё-таки пришёл?
Разве он мог не узнать: «ОНА!»
– Пойдём со мной. – Голос струился легко, как чистый ручеёк между камней с гладкими боками. – Я заждалась.
Марк вдохнул морозный воздух, облизнул вмиг пересохшие губы, всей душой стремясь к Арине, но ноги словно приросли.
Упрямо стиснув зубы, Марк сделал шаг, затем ещё один и ещё, переставляя ноги, словно каторжные гири повисли на них. Не оглядываясь, знал, что за ним остается кровавая дорожка, но боль от жгучих укусов ледяного холода притупилась, казалась досадной мелочью по сравнению с желанием войти на свет, сочащийся через небольшой проём, и сжать в объятиях Арину.
Краем глаза наёмник заметил как с горгульи посыпалось мелкое крошево. Зазмеились трещины, тяжёлые каменные веки поднялись, и Марк встретился с чёрными миндалевидными глазами.
– Уходи, человече, – вороньим карканьем ударил голос горгульи.
Шаг. Ещё шаг. Марк почувствовал, что начинает падать куда-то вниз по скользкому льду. Он ударился спиной, вскрикнул...
Вскрикнул и открыл глаза. Ночь неохотно отступала, приближалось утро, уже показался багряный край солнца, заливая небо раскалённым пламенем.
Костёр давно потух, и ветер в поисках искр лениво перебирал темно-серые хлопья пепла, словно терпеливый рудокоп, просеивающий горы песка в поисках крупинки золота.