Милость богов
Шрифт:
– На неё у меня есть планы, но тебя они не касаются.
– Простите. Конечно, я, недостойный раб, не должен задавать вопросов.
– Выспись. Завтра тебе потребуется много сил.
– Как меня казнят?
– Как всех, кто покушается на жизнь царской семьи, – разорвут надвое. Но ты утешься мыслью, что семья будет жить в достатке.
Купец застыл, боясь пошевелиться. Конечно, он с самого начала знал, что умрёт, но поможет жене и дочери. Они не могут жить рабынями! Что стало бы с красавицей дочерью? Подумать страшно. Да и жена ещё молода и хороша, намного моложе его самого.
Но свыкнуться с мыслью, что завтра на рассвете богиня смерти явится к нему в облике страшной и жестокой смерти...
Завтра загодя приведут двух самых резвых и норовистых коней, одну ногу привяжут к одному, вторую – к другому. И стеганут жеребцов. Ужасная боль – и останутся две половины человеческого тела, оросится земля кровавыми брызгами, окропится молодая зелень.
Но семья будет спасена.
Уже уходя, Боромир обернулся и небрежно заметил:
– Кстати, я видел твою дочь. Она хороша собой. Я выкуплю твоих женщин, и они станут жить у меня. Хорошенькая у тебя дочь, купец.
Боромир уже поднимался по лестнице, когда из камеры раздался вой всё понявшего купца.
Дни сменялись ночами, и снова приходили дни. Крохотное окно под потолком камеры едва ли могло служить источником света. Разве что давало представление о времени суток.
Василика почти не вставала, потеряв интерес ко всему. Слишком тяжёлым было испытание для девушки, которая привыкла к мягким перинам и услужливым нянькам.
Она потеряла счёт времени, миски с едой часто оставались нетронутыми по несколько дней кряду.
До сих пор звучит в ушах страшный крик купца. Она услышала его, а может почуяла кровь, как гончая на охоте, вмиг обострившимся чутьём. Во снах, словно наяву, видела двух крепких молодых жеребцов. Молча стоят жители Ротова, смотрят на купца без жалости и сострадания. Он вздрагивает, испуганно косится, дрожит всем телом. Тычками острых концов бердышей купца подводят к коням, ловко привязывают ноги.
Купец воет в голос, голосит, просит прощения и милости, но наталкивается на безмолвную стену.
Боромир кивает палачу. Тот подходит к одному жеребцу, его помощник замирает около второго. Оба держат в руках хлысты. Под чёрными рубахами перекатываются шары мышц, такие не промахнутся, ударят от души.
Купец орёт, вырывается, но два дюжих молодца крепко прижимают его к земле, чутко следят за палачами.
Свистнули хлысты. Пронзительно завизжал купец, когда заржали жеребцы...
Василика с криком просыпалась, трясясь, как лист на осеннем холодном ветру, забивалась в угол и всхлипывала, размазывая по лицу слёзы и грязь.
Солнце уже почти скрылось, в камере стояла темнота, проникал лишь слабый свет от факелов на стенах. Василика даже не повернулась, когда скрипнул замок, и вошёл Боромир. Он придирчиво оглядел исхудавшую бледную девушку и сказал:
– Совет рассмотрел твоё преступление, племянница, и принял решение.
Он помолчал, ожидая вопросов или просто кивка, но девушка не шелохнулась. Она не хотела защищаться или оправдываться, понимая бесполезность этого. Ведь её даже не позвали на совет. Решали судьбу царевны, не спросив её, не выслушав!
– Василика, я хотел бы сказать, что не осуждаю тебя. Для тебя требовали смерти столь же ужасной, как для купца.
И снова тишина.
– Ты меня слышишь?
– Слышу, – равнодушно откликнулась девушка. – Продолжай. Когда казнь?
– Тебя не казнят.
Боромиру удалось-таки удивить Василику и привлечь внимание. Она села и посмотрела на дядю, ожидая продолжения.
– Тебе сохранят жизнь, и ты проведёшь её здесь, в этой камере.
Василика, представив, что будет гнить в этих проклятых стенах, угасать, стареть и превращаться в безумную дикую старуху, побледнела и отчаянно завыла.
– Лучше убейте сразу, но не заставляйте так мучиться!
– Сначала так и хотели поступить, но потом слово взял воевода Сыч. Ты знаешь, как уважают старика и прислушиваются к его словам. Он сказал, что ты не достойна честной смерти за столь ужасное преступление. Даже волчица не станет убивать своих детей, а ты подняла руку на брата, а может, и на отца!
– Они не могли так поступить со мной, – помертвевшими губами пробормотала девушка. – Не могли!
– Не печалься, дитя. Я вступился за тебя и предложил другое решение.
– Неужели придушить из жалости?
– Нет, хотя я думал об этом.
– Что же?
– Ты выйдешь замуж за моего старшего сына.
– Что?!
– Через два месяца он вернётся из похода. Как ты помнишь, Пересвет объезжает заставы.
– Но...
– Послушай сначала! Если согласишься, то сейчас же вернёшься в свою комнату, служанки и няньки вымоют и переоденут тебя, получишь обратно все драгоценности. Но, конечно, не сможешь свободно выходить. В день свадьбы ты впервые покинешь комнату.
– А что потом?
– Потом? – Боромир усмехнулся и пригладил бороду. – Потом ты сможешь жить свободно, но при тебе всегда будет человек, которого пришлю я. Он будет оберегать тебя от гнева и ненависти людей. Прости, племянница, но тебе никогда не смыть клейма братоубийцы. Ты не сможешь править наравне с сыном, когда я передам ему власть. Но сможешь жить в достатке и любви. Ты давно нравилась Пересвету.
Василика помнила Пересвета. Такие же чёрные, как у отца, глаза сверкали дерзко и вызывающе. Чёрные волосы он всегда коротко стриг и чисто брился. Он был красив, по нему вздыхали многие девушки, но Василике не нравился шумный, самоуверенный и избалованный женским внимание парень. Ей всегда казалось, что, глядя на неё, он видит только себя. Как в зеркале, когда глядят на своё отражение, не замечают рамы. Именно такой рамой представлялась себе царевна, всякий раз встречаясь с Пересветом.