Милый Каин
Шрифт:
— Да знаю я. Она мне сама об этом сказала. Они с отцом здорово переругались по этому поводу.
Услышав эти слова, Хулио внутренне обрадовался. Такой поворот дела облегчал его задачу.
— Ну так вот, представь себе, что я продолжаю работать с тобой как психолог по двум причинам. Во-первых, это желание твоей мамы, а во-вторых, я действительно хотел бы тебе помочь. Вот только времени у меня совсем не остается. Флажок того и гляди упадет. Так что у тебя есть последняя возможность помочь мне.
Нико недовольно засопел,
— Ладно, что ты хочешь услышать? — недовольно буркнул он.
— Я уже знаю, что тебе бывает очень нелегко. Мне нужно только одно: чтобы ты разрешил мне помочь тебе, наконец-то поверил мне. Что именно, в конце концов, мешает тебе отнестись ко мне с доверием?
Ему было видно, что Николасу становилось все более неуютно. Мальчик старательно развернул свой гамбургер, но, похоже, аппетит у него совсем пропал.
Он хлебнул кока-колы через соломинку, посмотрел Хулио в глаза и сказал:
— Значит, ты говоришь, что на отца не работаешь и плясать под его дудку не собираешься.
— Как видишь, нет.
Нико не отрывал от него взгляда, словно оценивал степень искренности этих слов.
— Но раньше-то ты за него был. Он ведь тебе платил.
— Да. А теперь попросил меня прекратить заниматься с тобой. Я же, как видишь, здесь. Мы по-прежнему ходим в клуб. Так что до твоего отца, как ты уже и сам имел возможность убедиться, мне особого дела нет. Гораздо важнее для меня ты.
Хулио стал замечать, что Нико стоило все больших усилий сдерживать свой страх и неуверенность. Что ж, торопиться ему было некуда. Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и попытался расслабиться.
— Поверь, тебе же станет легче, если ты мне все расскажешь, — настойчиво повторил Омедас.
Николас посмотрел на него настороженно, но без враждебности. Он явно не был уверен в том, что поступает правильно, как, впрочем, и сам Хулио.
— Ни к чему замалчивать то, о чем давно хочешь рассказать, — на всякий случай добавил психолог.
Похоже, наступил момент переходить к решительным действиям. Хулио вынул из кармана рисунки и разложил их на столе перед Нико. Тот на время даже потерял дар речи. Омедас воспользовался этим и спросил мальчика о том, кого именно он изобразил в своем творческом порыве.
В следующую секунду лицо Нико исказилось от гнева. Он вскочил со стула и почти закричал:
— Да ты… да как ты смеешь рыться в моих вещах!
Мальчишка резким движением схватил рисунки и прижал их к себе. Омедас выдержал небольшую паузу и чуть виновато улыбнулся. Он понимал, что сейчас все висело на волоске, причем очень тонком и уже без того достаточно натянутом, поэтому решил чуть сбавить обороты:
— Ты, между прочим, тоже не стал проявлять чудеса деликатности. Кто взял мой блокнот и не только прочитал его, но и оставил в нем свои пометки? Уж поверь, тот дневник — вещь куда более личная, чем твои рисунки. Так что успокойся и, будь добр, сядь обратно за стол. Если ты будешь так вот стоять и кричать, то разговор у нас не пойдет.
Хулио удалось добиться своего. Нико все-таки сел обратно на стул. Несколько секунд они молчали и напряженно глядели друг другу в глаза. Каждый по-своему осмысливал случившееся.
— Попрошу тебя больше так не делать, — сквозь зубы процедил Хулио. Напряженность атмосферы начинала утомлять его. — Поверь, я знаю больше, чем ты думаешь, — сказал он. — Дырку в стене я, кстати, тоже видел.
При этих словах Нико отшатнулся и откинулся на спинку стула.
— Пойдем отсюда, — не то жалобно, не то требовательно произнес он.
Омедас сделал вид, что не расслышал его слов.
— Нужно, чтобы ты объяснил мне, кто эти люди, — сказал он, указывая на рисунки, зажатые в руке мальчика.
Николас сжал челюсти и несколько секунд просидел молча, явно в страшном напряжении.
— Я хочу домой.
— Только скажи мне, кто это и что они делают.
У Нико больше не было сил смотреть Хулио в глаза. Он отвел взгляд в сторону и стал нервно теребить кромку картонного подноса.
— Я так понимаю, ты отца боишься? Нико, скажи мне честно.
— Я его не боюсь, — заявил мальчик и для большей убедительности пнул стол.
Будь в зале ресторана поменьше народу, в этот момент все присутствующие наверняка посмотрели бы в их сторону. От лишнего любопытства Хулио и Нико избавили субботняя толчея и гул множества голосов, висевший в помещении.
Хулио вздохнул с облегчением. Что ж, ему пока удавалось сдержать эмоции Нико. Более того, он явно сумел задеть его гордость и самолюбие. Впрочем, было видно, что мальчишке приходится настолько тяжело, что и сам Хулио почувствовал себя нехорошо. В кафе как будто внезапно стало очень душно. Запах кипящего масла, в котором жарилась картошка фри, показался ему отвратительным, голоса продавцов и посетителей — невыносимо громкими.
Омедас испугался, что, наверное, перегнул палку.
— Вот это я и хотел от тебя услышать. Готов поверить, что ты не боишься отца, но при этом ненавидишь его.
— Много ты понимаешь! Ты понятия не имеешь, какой он — мой отец!
— Это ты точно подметил. Я его практически не знаю. А ты мне о нем почти никогда ничего не рассказывал.
— Да потому, что он мне противен. Начну рассказывать — и меня вырвет.
— Ну что ж, если так случится, скажем, что твоему желудку не пришелся по вкусу сегодняшний гамбургер.