Минута молчания

Когда объявляют минуту молчания, и бесстрастно отсчитывают секунды, у Андрея Павловича внутри все сжимается. Он представляет себе всех исчезнув­ших в вязком беспощадном круговороте. Словно наяву проходит перед его глаза­ми нескончаемая колонна из двадцати семи миллионов

И тогда он плачет... слезы струятся по его щекам, но ему не стыдно.

– Дедушка!
– какой-то мальчик дергает его за рукав, - у Вас кто-то погиб, да?

Старик качает головой.

– Совсем никто?

– Я сирота, - объяснил Андрей Павлович, - когда началась война, жил в дет­ском доме.

– А что ж Вы тогда плачете?
– удивляется мальчик.
– Это же День Победы! Веселый праздник!

– Почему веселый?

– Ну, как же... цирк приехал, карусели на площади, а вечером такой салют за­бабахают. И, вообще, мы же победили!

– Но они-то погибли, - старик смотрит на румяное счастливое личико. Маль­чишке лет двенадцать. В левой руке пара кроваво-красных гвоздик, в правой - ро­зоватый ком сахарной ваты на длинной ножке.

– Двадцать семь миллионов... тысяча таких городов как наш...

– Так они ж Вам никто!
– смеется мальчик и, заметив в толпе своего товари­ща, кричит через всю площадь:

– Лёха, дуй сюда! Здесь офигительное мороженое...

В квартире пусто. Андрей Павлович присел в прихожей на низкий обитый красной тканью пуф. Бросил взгляд на часы – половина третьего. Сын обещал быть в четыре. Старик прикрыл глаза, прислонился к стене, задремал.

Раньше они всегда отмечали этот праздник. Маша застилала стол белоснеж­ной накрахмаленной скатертью. В центре – неизменный букет тюльпанов, бу­тылка хорошего вина.

Телефонный звонок прервал его сновидения. Андрей Павлович вскочил, скользнув взглядом по часам – без пяти пять, схватил трубку.

– Сыночек, Павлик, ждешь?
– забормотал он, тяжело дыша.
– Заснул, дурак старый, не слышал. Ты где? У подъезда?

– Да нет. Мы на даче.

– На даче? Да как же на даче?

– Отдыхаем, - вдалеке слышались голоса, играла музыка.
– Я подумал, чего тебя в такую даль тащить. В твоем возрасте нужно дома сидеть, телевизор смот­реть.

– А праздник как же...
– старик почувствовал себя обманутым.

– Дался он тебе, - сын помолчал.
– Да и не ветеран ты вовсе.

– Сынок, я вот что тебе хотел сказать...

– Потом, потом. Через неделю приеду, все и расскажешь.

– Да как же...
– Андрей Павлович прижал трубку еще сильнее к уху, - сы­нок...

Но ответом ему были только гудки.

Вечером, когда все речи были сказаны, когда отгрохотал пестрый салют, а любимый фильм Андрея Павловича уже подошел к концу, старик вышел на бал­кон. Внизу горланила песни кучка пьяных подростков.

– Ребята, - крикнул Андрей Павлович, - вы бы потише, спят люди.

– А тебе чего не спится, хрен старый!
– длинноволосый парень швырнул в его сторону пустую бутылку.

– Дедушка, иди к своей бабушке!
– это уже женский голос.

– Нет больше моей бабушки, умерла.

– Туда тебе и дорога!

 Андрей Павлович вернулся в комнату, постелил постель, вытянулся под одеялом. Не спалось. Вдалеке грохотала музыка.

«Нет больше моей бабушки. Туда тебе и дорога», - вертелось в голове.

«Может, и правда пора?» - подумал старик. Поднялся, прошлепал босыми ногами до коридора, снял трубку.

– Слушаю, - ответил сонный голос Павла.

– Сынок, - начал Андрей Павлович, - сынок, ты только не ругайся...

– Отец, ну что это такое? Совсем из ума выжил? Мне на работу завтра!

– Я ничего, я так просто... а ты точно в субботу приедешь?

– Точно. Что еще?

Старик задумался:

– Спокойной ночи, сынок. И еще... я очень тебя люблю. Ты меня слышишь?

Но ответом ему были гудки.