Пока жива память

Снег этой весной и сойти-то толком не успел, а в доме напротив уже засуетились. С крыльца своего дома Игорь наблюдал за тем, как выходит на улицу Татьяна, прилаживает к стене хлипкую деревянную лестницу и, забравшись на верхнюю ступеньку, начинает водить по стеклу смоченной в воде тряпкой. Дочка ее, нелюди­мая и словно немая, держит в руках таз с теплой водой.

Пестрым татьяниным халатом играет ветер,

– Холодно сегодня!
– кричит Игорь на другую сторону улицы. Девочка бросает на него недовольный взгляд, а Татьяна, обернувшись, улыбается:

– Так ведь Пасха скоро, - отвечает она на незаданный вопрос, - как на Пасху-то с грязными окнами?

Да помнит он все, помнит. Через неделю — Вербное, потом — Пасха, а еще че­рез неделю — Красная горка. Ну, а после — его дни, его работа, его предназначение. Не знает, дуреха, что по ней, по ее будничным привычкам меряет он свою жизнь. Что не доверяет давно календарям, а только ей одной. И мысли все о ней, ей душа заполнена. А у нее свое, сокровенное.

«Сумасшедшая», - говорят в деревне, пальцем у виска крутят, обходят стороной. И только Игорь понимает. Потому что сам такой, «сумасшедший». А, может, потому, что любит.

Вот Лена его, совсем другая была. Городская, гордая. На огород ни шагу и в доме лишний раз не приберется. Разве что готовила так, что пальчики оближешь. Книги любила очень. Сядет у окна, раскроет томик и до самого вечера листает страницы. А он смотрит на ее тонкий профиль, на непослушные темные кудри и кажется ему, что век готов любоваться. Но в душе-то всё равно Татьяна. Навеки поселилась. Только что он мог сделать, если она Витальку, друга его, выбрала?

Теперь вот и Лена на деревенском кладбище покоится, и Виталька пропал ещё во вторую чеченскую. Кажется, ничего не мешает. Да только ждёт Татьяна. Похоронки ведь не было. Потому и сумасшедшая. Никто в деревне не понимает. А Игорь понял. И ещё больше полюбил. Она ведь ни с кем, хотя претендентов косой коси. Татьяна-то красавица. А она всех женихов спровадила, взяла в детском доме девочку и так и живет с дочкой вдвоём, особняком от всех. Разве что к Игорю прибегает, если беда какая приключается.

Шесть лет назад ввалилась в дом, натащила снегу, задыхается.

– Там ребятишки в интернате мёрзнут. Дров у них совсем мало. Да и толку нет от тех дров — в стенах щели с руку. Всё насквозь промёрзло!

Собрали тогда народ, пошли всей толпой. Решили ребят по домам разобрать, пока морозы не стихнут.

– А Вы это с какой целью детей к себе заманить хотите?
– директор в валенках, в тулупе, шалью замотана. Лицо синее. Видно и сама мучается.
– У нас всё хорошо. А что прохладно, так зима на дворе.

– Зинаида Юрьевна, - вышел вперёд Игорь.
– Зачем врать, сами озябли. Ничего мы ребятишкам не сделаем. Поживут в домашнем тепле, отогреются. Кому ж хуже?

– Ничего не знаю. У меня инструкции, - Зинаида закашлялась.
– Не положено просто так в чужие руки... а за Вами, Игорь я давно присматриваю. Любите Вы ребя­тишек. Только вот какой любовью ещё не известно. Времена сейчас страшные, а в вашем сарае им словно мёдом намазано. Чем интересно Вы там занимаетесь?

Игорь даже покраснел от возмущения.

– Да они там вещички разные мастерят! Из дерева, веток, хлама ненужного, - не выдержала Татьяна.
– Всё интересней, чем по улице шляться!

– А Павликом зачем интересовались?

– Усыновить хотел, - вздохнул Игорь.
– Очень он мне приглянулся.

– Приглянулся он ему!
– усмехнулась Зинаида.
– Ты женись сначала, дом обустрой.

– Татьяне же отдали девочку.

– Татьяна — женщина приличная. А у тебя неизвестно какие наклонности!

Так и ушли ни с чем. Ещё две недели стояли морозы, крепче прежнего. Расшири­ли они кладбище. На семь детских могилок. Среди них — Павлик. А в которой не поймешь. Кресты расшатаны, имена на табличках небрежно написаны, полустерты.

Игорь как увидел эти могилки, рассердился. Переделал кресты, расшифровал надписи. Потом пошёл по кладбищу и столько заброшенных холмиков отыскал, что в душе похолодело.

«И меня также забудут, - пронеслось в голове, - затопчут последнюю память. Будто и не жил вовсе».

С тех пор и началась его работа. Каждый год — ставить кресты, поправлять памятники, полоть траву, красить оградки. За всех. За тех, кто не смог придти, потому что сам лежал неподалеку, за тех, кто не захотел, увлекшись суетой жизни и вычерк­нув из памяти усопшего. За всех людей на земле, ведь каждый однажды ощутил боль потери. А главное — за себя. Ведь не смог бы спокойно жить, зная, что столько душ позабыто-позаброшено.

Татьяна разделалась наконец с окнами, присела на лавку.

– Холодно, - кричит Игорь.
– Застудишься!

Машет рукой, отстань.

– Чего весёлая такая?

– «Время» смотрел вчера?

– Ну, смотрел.

– Там сюжет был про одного парня. Он двадцать лет в плену провёл.

– Ну, и что?

– Так Витальки-то всего пятнадцать лет нет. Может, вернётся?

Игорь промолчал. Подумал только о том, что придётся в город ехать. Краски на самом донышке, да цветов прикупить бумажных. Да ещё Марье Николавне цепь но­вую на оградку. Дел невпроворот. Махнул рукой Татьяне, домой отправился. А пока шёл, то думал, что жив Виталька, и Павлик жив, и старая Марья Ивановна, и неиз­вестные под покосившимися памятниками. Все они живы, пока про них помнят. А если вдруг забудут, то всегда есть он, Игорь. Один за всех.