Мир без России

Арин Олег

Следует зафиксировать также, что инофирмы тратят немалые суммы на НИОКР. В 1996 г. они составляли 12% от всех американских расходов на НИОКР, 19% французских расходов, 40% британских расходов. Было замечено, что их расходы на НИОКР превосходят аналогичные расходы местных компаний. Так, в Британии иностранные фирмы выделяют на НИОКР 2% от своих доходов, в то время как местные — 1,5%.

Наконец, экспорт инофирм превышает экспорт национальных предприятий. Разрыв достигает внушительных пропорций: в 1996 г. в Ирландии ТНК экспортировали 89% своей продукции, национальные — только 34%; в Голландии эти пропорции составляли 64 и 37%; во Франции — 35,2 и 33,6%, в Японии — 13,1 и 10,6%. Исключением являются США, где национальные компании в этом же году экспортировали 15,3% своей продукции, в то

время как иностранные — 10,7%¹⁶¹.

Аналогичные тенденции наблюдаются и в действиях иностранных фирм в развивающемся мире. Например, в Турции зарплата рабочих ТНК на 124% выше среднемесячной зарплаты в стране, рабочие места на них растут ежегодно на 11,5%, а в национальных компаниях всего лишь на 0,6%. То же самое касается и расходов на НИОКР. Другое дело, что зарплата того же турецкого рабочего ТНК на порядок, а то и более ниже американского или европейского рабочего. Но это отдельная тема.

Все эти цифры никем не оспариваются, однако они порождают один очень серьезный вопрос, от ответа на который зависит крайне важный вывод: действительно ли влияние ТНК столь громадно, что оно превосходит влияние государства, которое в условиях глобализации начинает терять свое значение. Отсюда следует другой ряд умозаключений об исчезновении государственного суверенитета, о безграничном мире и чуть ли не об исчезновении государства с мировой арены.

ТНК и государство

Хотя тема отмирания государства не нова (об этом много писали классики марксизма-ленинизма), ныне она возрождается в связи с проблемами глобализации¹⁶². Те, кто безоговорочно верят в то, что глобализация — это доминирующее явление в мировой экономике, утверждают, что государство или госсуверенитет потерял или теряет свое значение, перестает быть «значительной политической единицей». Так, английский ученый, Эван Луард полагает, что «по сравнению с предыдущими временами государство… не является самодостаточной политической и экономической единицей, а представляет собой только фрагмент более широкой целостности: мировой политической системы, международной экономики, мирового сообщества»¹⁶³. Заметив, что это произошло не только вследствие экономической глобализации, но и глобализации политики.

Напрямую о кризисе госсуверенитета пишет португальский ученый Джейм Ногуэра Пинто. Он объясняет это явление тем, что «рынки имеют тенденцию развиваться в сторону интеграции, экономической глобализации и создания «единого мирового» рынка»¹⁶⁴. Причем он с удивлением отмечает, что интеграция рынков не ведет автоматически к политической интеграции. То есть «объединенный экономический мировой рынок может сосуществовать все еще с фрагментарным политическим миром». Исключением, по его мнению, является только Европейское сообщество. Из этого пассажа очевидно, что португальский ученый не понимает, что Западная Европа как раз и интегрирована и «снизу» (экономически), и «сверху» (политически), в то время как остальное экономическое пространство не интегрировано, а интернационализировано. А это две большие разницы. Именно поэтому «остальной мир» не может быть интегрирован политически.

Тем не менее Пинто правомерно обращает внимание на сужение суверенитета государства в ряде стран Третьего мира (Сьерра-Леоне, Либерия, Ангола, Конго, Ливан, Афганистан, Перу, Колумбия, в Индокитае, на Балканах). Речь идет о том, что в ряде названных стран идет гражданская война или ведутся партизанские действия, а в других бароны наркобизнеса имеют свои вооруженные формирования. Правительственная полиция и армия в таких случаях не в состоянии обеспечить безопасность своих граждан. И поэтому крупные корпорации вынуждены создавать собственные, частные армии и полицию. В результате это привело к умалению госвласти, т. е. потере суверенитета внутри названных государств. Однако это не имеет отношения к самой глобализации, если не понимать под этим словом расширение указанных явлений на все более широкие географические пространства.

(Вообще обращает на себя внимание постоянная путаница в причинах и следствиях, а также в неоправданных обобщениях какого-либо местного явления. Этим, оказывается, страдают не только российские ученые.)

В качестве примера радикальной ортодоксии глобализации можно привести выступление канадского ученого Кимона Валаскакиса, который на одной из конференций ОЭСР (Гамбург, март 2000 г.) доказывал, что международная система перестала контролироваться правительствами, рушится Вестфальская система (о чем, кстати, любят поговорить и российские ученые), а в качестве примера этой тенденции приводится Европейский союз, где, дескать, происходит потеря госсуверенитета¹⁶⁵.

Подобные идеи в еще более развернутом и аргументированном виде изложены в лекциях (1999 г.) Энтони Гидденса¹⁶⁶. Именно в ответ на его лекции два английских ученых К. Хэй и М. Уотсон написали статью, поставив под сомнение все его «аргументы». В частности, они пишут: «Количественная реальность ясно показывает, что губительное воздействие потока капитала на европейскую социальную модель, институты рынка труда и социальные демократические возможности часто преувеличиваются»¹⁶⁷.

Но если названные ученые весьма деликатно оспаривают позиции радикалов глобализации, то известный американский журналист Вильям Пфафф без научной дипломатии опровергает их суждения. Он, в частности, напоминает, что не только такие страны, как Албания, Китай, Россия или Британия, Франция, Австрия, Дания, но и США отстаивают не глобальные интересы, а именно свои национальные интересы. «Мы видим скорее иллюзию, а не реальность в разрушении национальной мощи и суверенитета. Современные силы рынка и Интернет бросают вызов установившимся формам национальной власти, но в реальности не меняют того, что каждая из них является субъектом государственной власти, даже если механизм этой власти может и измениться»¹⁶⁸. Более того, Пфафф совершенно верно оценивает и роль международных организаций. «Международные организации, включая ООН и суды по военным преступлениям, не имеют независимой легитимности. Ни одна из них не «демократична». Они существуют, потому что между государствами подписаны договоры, которые и дают им возможность существовать. Сербия не была атакована «международным сообществом», которое не имеет политического выражения. Она была атакована коалицией правительств, каждая по своим собственным мотивам» (там же).

Журналист совершенно справедливо напоминает, что весь этот международный неконтролируемый бизнес сразу же становится контролируемым, как только он начинает угрожать национальным интересам. И даже движение денег, если понадобится, может быть проконтролировано на основе классической политики или силовой политики.

Редкий случай, когда журналист глубже разбирается в явлении, чем многие ученые с большим количеством академических титулов и званий.

На самом деле ответы на эти вопросы зависят от критериев определения роли и функции государства. Пока, правда, никто не ставит под сомнение роль государства в политике и военно-стратегических сферах. То есть уже с этих позиций разговоры об исчезновении государства не имеют смысла. В то же время, когда речь заходит об экономической роли государства, такая постановка вопроса, возможно, имеет определенный резон.

Для всех очевидна его громадная роль в социалистических странах или в странах авторитарного типа. Не совсем ясно, как обстоят дела в странах «демократии», т. е. в «золотом ядре».

Одним из важных критериев вовлеченности государства в экономику являются его общественные расходы (public spending), а следовательно, и мера контроля над экономикой.

Вот некоторые данные на основе анализа 17 стран, приведенные «Экономистом» со ссылкой на материалы МВФ, а также Н. Крафтсом.

Таблица 3.1.2. Правительственные расходы относительно ВВП, 1870–1998, % ¹⁶⁹