Мир Дому. Трилогия
Шрифт:
Восточники казались мне тогда сказочными богатырями – ведь батя Ефим рассказывал небывалое… Он говорил, что восточники вот уже много лет защищают свой Дом от нашествия машин. Он рассказывал о бойцах, в умения которых невозможно поверить – якобы даже одному человеку вполне по силам противостоять механизму и победить его. Конечно, если это не тяжелая платформа… О том, как люди Дома уходят в Джунгли – а потом возвращаются и приносят добычу: части машин, барахло с кадавров, медицину, оружие и патрон… Он рассказывал об Академии и Дальних Казармах, о Периметре, о ПСО и ПБО, о неустанном труде на благо общины. О том, что детей там растят пусть и в строгости – но и в любви. И
Впрочем – все это было сильно потом, через месяцы. А в первую нашу встречу он говорил совсем другие слова. Другие – но не менее важные и нужные.
Очнувшись, я не сразу понял, где я. Последнее, что помню – как Воробей тянет к Ваське свои костлявые грабли. После – обрыв и темнота. Я ворочаю головой, пытаясь сообразить… так это же Медчасть! Ну да, Медчасть и есть – несмотря на сумрак и чуть тлеющую дежурную лампу над дверью, я вижу белые стены и потолок. Только в одном помещении Гексагона есть белый потолок – у Дока. Но если я тут… тогда Васька – там! И может, в эту самую минуту Воробей уже делает свое мерзкое дело?!.. Я вскакиваю… и комната немедленно приходит в круговое вращение, а мое тело – в штопор.
– Ну-ну… Осторожнее, молодой человек, поменьше активности… – сквозь звон в ушах я узнаю мягкий голос Дока. – Поднимите его, Ефим Иваныч.
Чьи-то руки поднимают меня и снова укладывают на койку. И когда картинка перед глазами немного замедляется – я вижу здоровенного мужика, склонившегося надо мной. Я узнаю его – это один из новых преподавателей Оружейного, не так давно появившийся на Малолетке.
– А Васька?!..
Он улыбается.
– Жива твоя Васька. В полной сохранности. В канцелярии у бригадирши сидит. Теперь ее точно никто не тронет.
Улыбка у него добрая. Такая, что я сразу успокаиваюсь. Но еще больше успокаивают слова – «в канцелярии…» Целку не рвут только в одном случае – если девчонку берут под защиту суки-бригадирши. А с нашими суками лучше не закусываться даже таким отморозкам, как Апельсин.
Помню, какое-то время для меня было загадкой, какие отношения связывают батю Ефима и наших сук. И для меня удивительно было видеть, как они – бабы с яйцами, жесткие, уверенные в себе оторвы – оказавшись рядом с ним, становились совершеннейшими душками. Буквально таяли, расплывались, как масло на сковороде. Оно и немудрено – это был человек словно из другого мира, настолько он не походил на здешних, ублюдков Гексагона. Что в доброте и человечности, что в силе и уверенности в себе – он мог дать фору любому местному. Ни до, ни после – я не встречал таких. Он быстро стал бугром в Оружейном – и таким бугром, к которому – неслыханное дело! – прислушивались даже капо. И наши суки совершенно точно чувствовали это, чувствовали его внутреннюю силу. Любая женщина мечтает о здоровенном мужике, за которым сможет спрятаться, как за каменной стеной; она может не признаваться в этом даже сама себе – но это в природе каждой женщины. И батя Ефим наверняка и казался им такой стеной. Крепкой, надежной. И уж совершенно точно могу сказать – были между ними и совсем близкие отношения. Ну а как иначе? Ему было едва за тридцать – как без женщин? Тем более если они вьются вокруг и всегда готовы.
Док уходит, а он присаживается рядом на табуреточку и долго глядит на меня. Взгляд у него спокойный – и бывалый . Не жёсткий, не жестокий, вовсе нет – именно бывалый. Я сразу отвожу глаза – этот взгляд выворачивает наизнанку, видит всю твою душу до самого дальнего уголка.
– А ты молодец, – наконец говорит он. – Не испугался. Один против троих…
Я молчу и, нахмурившись, угрюмо соплю в сторону. Против троих… Да что там трое – я, получается, рыпнулся против самого Апельсина! Теперь мне точно хана. Но Васька… оставить ее без защиты я просто не мог.
– Это хорошо. Это правильно, – кивает Ефим. – Так оно и надо. Вот только… – он усмехается, – не с того ты начал. Бить надо сначала самого сильного. И неожиданно. Вырубил тварь с первого удара, чтоб время не терять – и крепко вырубил, надежно, так чтоб не поднялся уже – и сразу второго. А ты начал с этого хлюпика… как бишь его… Воробей, что ли… Кто так делает? Подучиться бы тебе…
– Ну, подучи, – буркаю я. Тоже мне умник. Легко говорить, когда знаешь, куда бить и как… И тут же удивленно раскрываю рот – Ефим… соглашается!..
– Подучу. Да и вообще… Возьму-ка тебя под пригляд.
– И Ваську! – я удивлен донельзя – но не теряюсь, пользуясь случаем, пытаюсь выговорить максимум преференций. – Ее тоже!
– И Ваську, – соглашается он.
– И драться научишь? – недоверчиво спрашиваю я. Множество самых разных мыслей крутится у меня в голове. Ефим – из оружейников! А про них говорят, что где-то там у себя, тишком, они учатся даже и владеть оружием! Что если Ефим сможет научить и меня?!..
– Ваську, что ли? – удивляется он.
– Ее тоже!
– Девчонке не к лицу кулаки… – ворчит Ефим. – Да что ж с вами поделаешь… – он замолкает на какое-то время – мне уже совсем начинает казаться, что я борщанул и сейчас он откажет… – Кулаки – нет… – продолжает он, – а вот палка – в самый раз. Научим. Главное, чтоб сама захотела. Махать будет так, что пыль столбом…
Я с облегчением выдыхаю и, расслабившись, откидываюсь на жиденькую подушку. Что-то непонятное происходит, что-то совершенно безумное – я как будто вытащил из пачки счастливый билет. Фортануло! Но… почему?..
Батя Ефим никогда не говорил мне, почему вдруг он решил взять шефство – это его собственное выражение, «взять шефство» – над обычным пацаном, коих тысячи на Малолетке. Неужели только из-за того, что я заступился за девчонку?.. И лишь один-единственный раз он обмолвился, что я, мелкий шкет, странно напоминаю ему одного человека, которого он очень хорошо знал в прошлой своей жизни. Прямо так и сказал – «в прошлой жизни». Но кого именно – никогда не говорил. Ни я, ни Васька – мы не лезли с расспросами; нам вполне хватало его сказок. И впоследствии, когда батя Ефим погиб, я сильно жалел о том, что так и не спросил его об этом.
Рассвет я встречаю в каморке Ласки. В нашем бетонном муравейнике никто не видел рассвет – но часы на тумбочке, кое-как сляпанные одним из наших умельцев, показывают четыре утра. Пора. Едва брезжущая память подсказывает, что я могу гордиться собой – даже в полумертвом состоянии я кинул палку-другую и даже сумел слегка утомить свою женщину. Она спит – а я сижу на краю топчана и, легко постанывая, сжимаю свой гудящий калган. Ох ты ж с-с-сука… Уж гульнули – так гульнули…
– Лис? – доносится из-за занавески.