Мир от Гарпа

Ирвинг Джон Уинслоу

Какое-то время поговорили о Франции, что доставило Хелен удовольствие, она могла говорить о ней не хуже Майкла Милтона, хотя ни разу не была в Европе. Между прочим она заметила ему, что он выбрал ее семинар по самой несерьезной причине.

— Несерьезной, вы считаете? — улыбнулся он, пойдя в наступление.

— Во-первых, — ответила Хелен, — это неосуществимо.

— У вас есть любовник? — спросил он, продолжая улыбаться.

Странным образом его нагловатая манера не обижала; другому она нашлась бы что ответить: во-первых, ей мужа вполне достаточно, во-вторых, дурно совать нос в чужие дела и, в-третьих, у него еще молоко на губах не обсохло. Ему же она сказала только, что для начала ему не худо бы записаться в группу самостоятельных занятий. Он ответил, что готов хоть сейчас. На что Хелен

заметила, что во втором семестре она не берет себе новых студентов в эту группу.

Хелен понимала, она не дала ему окончательно от ворот поворот. Но и надежд особых тоже не вселила. Они проговорили час, Майкл Милтон серьезно расспрашивал ее о проблемах повествования. Интересно рассуждал о романах Вирджинии Вулф «Волны» и «Комната Иакова», но поплыл, когда коснулись романа «К маяку», а «Миссис Дэллоуэй», как ей показалось, не читал вообще. Когда он наконец ушел, она внутренне согласилась с мнением своих коллег: он действительно и бойкий, и самодовольный, и поверхностный, и при этом не слишком приятный. Правда, в нем было остроумие, неглубокое, но яркое и тоже почему-то не вызывавшее особых симпатий. Но двух вещей ее коллеги явно не заметили: его дерзкой улыбки и манеры носить одежду, как будто на нем ее вообще не было. Ее коллеги были мужчины, им дерзкая улыбка и не предназначалась. Ей же его улыбка говорила: «Я все о тебе знаю, и знаю, что ты любишь». Да, эта улыбка могла бесить, но для Хелен она была соблазном: стереть, во что бы то ни стало стереть ее с лица Майкла Милтона. А стереть ее можно одним — доказать ему, что он вовсе ее не знает, и тем более не знает ее вкусов.

Правда, Хелен понимала, что в ее распоряжении не так-то много возможностей это доказать.

Сев в «вольво», Хелен включила скорость и больно поцарапала ладонь острым концом переключателя передач. Хелен помнила, куда Майкл Милтон положил набалдашник, — на подоконник, прямо над корзинкой для мусора. Когда придут убирать комнату, его обнаружат и тут же, конечно, выкинут. «Но я забыла сообщить в гараж цифры!» — пронеслось у нее в голове. Значит, придется звонить на станцию техобслуживания — ей или Гарпу — и заказывать новый набалдашник без этих чертовых цифр; марку, год выпуска машины и все прочее они сообщат, но у набалдашника, конечно, своя собственная маркировка.

Повернуть обратно? Но ей так не хотелось возвращаться на работу. Звонить уборщице и просить ее не выкидывать набалдашник? Но в голове столько всяких дел, что обременять себя еще одним нет сил. Да к тому же его, наверное, выбросили.

Во всяком случае, подумала Хелен, в этой дурацкой истории с набалдашником они с Гарпом виноваты оба. Или, вернее, не виноват никто. Просто так получилось.

Впрочем, какую-то вину она за собой чувствовала, пока совсем крошечную. Майкл Милтон дал ей почитать свои старые работы для других семинаров. Она взяла их и прочла. Это был законный, вполне невинный повод для очередной беседы. Немного осмелев и привыкнув к ней, он как-то принес и свои художественные опусы — несколько рассказов и трогательные стихи о Франции. И Хелен так и продолжала считать свои долгие с ним беседы творческими консультациями.

Вместе пообедать — ничего предосудительного, ведь они обсуждают его очередную работу, уговаривала она себя. Возможно, оба они понимали, что эти его работы не Бог весть что. Но для Майкла Милтона годился любой повод, чтобы побыть наедине с ней. Что же касается Хелен, ее тревожил один очевидный вопрос: вот кончились все работы и доклады, что он когда-то писал; вот обговорены все, какие положено, книги, — чем они займутся тогда? Она знала, это ее проблема, у Майкла Милтона сомнений на этот счет не было. Он ждал самонадеянно, раздражая ее этой самонадеянностью, когда она наконец примет решение. Порой она задавалась вопросом, хватит ли у него смелости повторить то, что он написал в той анкете; честно говоря, она думала, что не хватит. Скорей всего, оба знали, ему не придется этого делать, следующий шаг, очевидно, был за ней. У него хватит терпения ждать — доказательство, что он взрослый мужчина. А Хелен же очень хотелось щелкнуть его по носу.

Среди обуревавших ее незнакомых чувств было одно, которое ей не нравилось, — чувство вины. К нему

было особенно трудно привыкнуть; всю жизнь Хелен Холм гордилась своей непогрешимостью, и ей очень хотелось вернуть себе это чувство. Она почти преуспела в этом, но сознание своей правоты все-таки полностью не возвращалось.

Помог ей в этом Гарп. Вероятнее всего, он вдруг почувствовал, что у него есть соперник. Много лет назад он начал писать, подстегиваемый как раз чувством соперничества. И вот теперь оно помогло ему справиться с задержавшейся творческой паузой.

Хелен, он убедился, читает другого автора! Он, конечно, не мог и помыслить, что Хелен волнует что-то помимо литературы; в нем взыграла чисто писательская ревность: ее лишают по ночам сна слова, написанные не им!

В свое время он завоевал Хелен с помощью «Пансиона Грильпарцер». Инстинкт подсказал ему, что он должен прибегнуть к этому способу и теперь.

Для начинающего писателя это действенный стимул; вряд ли сегодня он мог бы иметь тот же эффект, особенно если учесть, что Гарпу столько времени не писалось. Возможно, эта пауза была необходимым этапом творчества — временем, когда собирают камни, опустевший колодец заполняется водой, в безмолвной душе рождается новая книга. Рассказ, написанный сейчас для Хелен, отражал то печальное обстоятельство, что он родился от насилия, которому автор подверг самого себя. Он появился на свет не как отражение глубинных процессов жизни; Гарп написал его, чтобы дать выход писательской ревности.

Вполне возможно, рассказ был хорошей разминкой для автора, который долго ничего не писал. Но Хелен не стала вникать, почему для Гарпа этот рассказ был так важен.

— Наконец я довел что-то до конца, — сказал он жене.

Разговор этот был после ужина, когда дети ушли спать; сегодня Хелен особенно нуждалась в близости с Гарпом; она жаждала долгой, всепоглощающей любви; у Майкла Милтона наконец-то иссякла вся письменная продукция; Хелен нечего было читать, а им нечего обсуждать вместе. Она знала, нельзя бросить ни одного, даже мимолетного взгляда недовольства на рукопись мужа, но она так от всего устала, что в тупом молчании взирала на брошенные рядом с грязной посудой листы.

— Посуду я вымою, — поспешил сказать Гарп, освобождая место для рукописи. Сердце у нее упало, она по горло сыта чтением. Наступило время секса или просто излияния нежных чувств; если этого не даст ей Гарп, его заменит Майкл Милтон.

— Я хочу твоей любви, — сказала Хелен мужу; а он не спеша, аккуратно убирал грязную посуду, как официант, уверенный в солидных чаевых.

— Прочти рассказ, Хелен, — рассмеялся он. — И тогда перейдем к любви.

Такая раскладка ее не устраивала. Конечно, не могло быть сравнения между профессиональным письмом Гарпа и студенческими работами Майкла Милтона; среди студентов Майкл выделялся одаренностью, но она знала, писателем ему не быть. Литература не была его призванием. Сейчас его призванием была она. А ей так хотелось нежности. Отношение к ней Гарпа вдруг показалось ей до слез обидным. В сущности, предметом его обожания была не она, а его собственные сочинения. Любви между ними нет, так ей сейчас казалось. Благодаря Майклу Милтону она сильно обогнала Гарпа в понимании высказанного и невысказанного в отношениях между людьми. «Если бы только люди говорили друг другу все, что думают», — написала когда-то Дженни Филдз. Наивное, вполне простительное заблуждение; и Гарп и Хелен знали — на свете ничего нет труднее этого.

Гарп тщательно мыл посуду, ожидая, пока Хелен прочтет рассказ. По привычке взяв красный карандаш, она стала читать первую страничку. «Нет, мои рассказы так не читают. Я все-таки не один из ее студентов», — подумал Гарп, но ничего не сказал, продолжая мыть посуду как ни в чем не бывало. Он видел, Хелен сейчас лучше не трогать.

«БДИТЕЛЬНОСТЬ» Т. С. Гарп

«Каждый день я делаю пятимильную [33] пробежку, и почти каждый день возле меня притормаживает какой-нибудь словоохотливый водитель.

33

Пять миль — Примерно 8 км.