Мир пауков. Маг и Страна Призраков
Шрифт:
— Для этого не было повода.
Освободив фигурку от материи, он поднял ее на вытянутой ладони.
— Ну? — спросил Найл
— Сознаюсь: никак не пойму, почему она вызвала такую аномальную реакцию. Это, определенно, кусок кремнистого минерала, сродни нефриту. — Он повернулся и опять исчез в стене.
Найл шагнул следом. Старец по–прежнему изучающе разглядывал у себя на ладони фигурку — ту самую, с сощуренными веками.
— Должен сознаться, — сообщил он наконец, — что это не вписывается в структуру моих информационных центров. Найл не смог сдержать ироничной улыбки.
— То
— Совершенно верно.
— Не значит ли это, что твои информационные центры не мешало бы расширить?
— Это было бы уместным.
Машина, надо сказать, выгодно отличалась тем, что не стыдилась признавать свои возможные погрешности.
— И что ты думаешь делать?
— Прежде всего, нейтрализовать интерференцию.
Поставив фигурку на пол, старец отступил назад. От того, что последовало, Найл чуть не подпрыгнул. С потолка, озарив фигурку, косо полоснул ярко–синий луч. Откуда он исходил, неясно; впечатление такое, будто выстрелил из однотонной белой поверхности потолка. В полыхающем свете фигура словно светилась. В воздухе неожиданно повеяло холодом.
— Что это? — удивился Найл.
— Холодный луч.
— Мне казалось, такой должен быть зеленого цвета.
— Обычно да. Сейчас луч нагнетает температуру абсолютного нуля, и все молекулы застывают, теряя подвижность. Любая форма жизни, если и присутствует, впадает при этом в анабиоз.
— А такой холод ее не уничтожит?
— Нет, если замерзание происходит достаточно быстро. В эпоху Великого оледенения рыба в реках иной раз замерзала мгновенно, а когда лед таял, плыла дальше как ни в чем не бывало.
Холод быстро нарастал, при дыхании у Найла изо рта выходили теперь клубы пара. Он уже, дрожа, начал кутаться в плащ, но тут синий луч растаял, и в комнате почти сразу опять стало тепло. Влага вокруг фигурки моментально замерзла, покрыв ее белесым инеем. Когда старец, нагнувшись, подобрал ее, Найл невольно поежился, представляя, как бы ему самому обожгло сейчас ладони, словно добела раскаленным железом.
Задержав несколько секунд взгляд на старце, он понял, что тот занят сейчас какого–то рода анализом. Тут старец снова скрылся за стеной, и появился через несколько секунд уже без фигурки. На вопросительный взгляд Найла он ответил:
— Холод нейтрализовал ее силу. Но осторожность подсказывает, что лучше оставить ее за стеной.
— У тебя есть какие–то мысли, что это за сила?
— Никаких, кроме того, что она биологическая.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Потому что ее нейтрализовал холод.
— Значит ты согласен, что Стииг недоучел ее существование.
— Я согласен, что он не стал вводить понятие о ней в мои информационные центры.
— А это не говорит о том, что он мог заблуждаться, считая, что магии не существует?
— Магия означает вмешательство сверхъестественного в естественные процессы. Стииг считал все это примитивным суеверием.
— Послушай — сказал Найл терпеливо. — В этот город проникла группа убийц, все как один с кулонами, на которых высечен магический символ мести. Они же принесли с собой каменные фигурки, на поверку, оказалось, одушевленные. Согласись, ведь и сам Стииг признал бы, что это, получается, выше его понимания?
— Стииг признавал, что Вселенная полна явлений выше его понимания. Но он бы отверг, что эти явления могут противоречить основным законам логики и рассудка.
— А может, и не противоречат? Может, они просто подчиняются иному виду логики?
— Что ты предлагаешь?
— Н–ну… У тебя ведь сотни книг по магии, так? Некоторые из них должны давать какое–то объяснение тому, что происходит. Ты не мог бы повыяснять?
— Ты просишь, чтобы я досконально проштудировал три с лишним тысячи томов?
— Или это невозможно?
— Почему же, вполне возможно. Но на это уйдет много времени.
У Найла опустилась душа.
— Сколько?
— Пожалуй, с полчаса. Найл даже рассмеялся.
— Идет. Полчаса можно и подождать. Схожу пока в столовую. Ты меня позови, когда будешь готов, хорошо?
Столовая находилась на том же этаже, что и флорентийная галерея. Это была небольшая комната, где стояло не больше дюжины столов, хотя с той поры как Найл стал наведываться сюда регулярно, ее оживили привлекательные скатерти, а еда стала подаваться на расписных фарфоровых тарелках — не на пластмассовых, как раньше. Еда здесь вся как есть была искусственная, но пищевой синтезатор был такого высокого класса, что блюда по вкусу несравненно превосходили стряпню дворцовых поваров Найла. Полгода уже прошло, а он все не мог надивиться разнообразию здешней кухни.
Синтезатор представлял собой продолговатый полутораметровый ящик, выступающий из стены возле окна. В расположенном сверху меню предлагался перечень более чем из сотни блюд и напитков, от гамбургеров (с луком и без лука) до бургундского, бордо и американского шардоннэ. За шесть истекших месяцев Найл перепробовал здесь все, от паштета из гусиной печени и турнепс–россини до персикового пудинга и креп–сюзетт.
В конечном итоге он определил для себя, что в гурманы не годится, и остановил выбор на обеде из двух блюд: рыба с чипсами, кекс–пекан, и фисташковое мороженое на десерт. Найл теперь постоянно делал этот заказ синтезатору, не догадываясь, что дублирует вкус бесчисленных поколений тинэйджеров. Ко всему этому он заказывал стакан фанты, вкус которой всяко предпочитал вину.
Ел он, глядя на картину живущего бурной жизнью рынка, вид у которого был точно такой, какой был, должно быть, в дни Лоренцо Медичи. Найл узнавал уже по выкрикам голоса многих лоточников, а также некоторых слуг и домохозяек, регулярно наведывающихся на рынок. У мужика, державшего на углу мясную лавку, был хриплый бас, который реял над базарной площадью, перекрывая бычий рев и блеяние овец. Мужик, как и большинство лавочников на площади, увивался за медногривой бабой, хозяйкой овощной лавки, что у Найла как раз напротив окна. Баба эта — лет за тридцать — была рослая, вальяжная, имела раскатистый звонкий смех и разбитную манеру откидывать гриву и поводить себе руками по бедрам. Если не брать во внимание неестественность и шумливость, то было в ней что–то от Мерлью. Мужчинам на площади нравилось с ней зубоскалить и перешучиваться, и хотя язык был непонятен, по скабрезному смеху можно было догадывался, что многие из шуток непристойные.