«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
— Проходите, она не тронет, — открывая дверь, сказала ему маленькая хозяйка и еще раз повторила: — Фу, Динка!
Лейтенант поднялся на крыльцо, шагнул через порог. Перед ним стояла худенькая девчушка, вопрошающе глядя на него большими карими глазами. «Неужели догадалась, что мы тоже отступаем, что мы — последние русские солдаты, а за нами идут немцы?» — мелькнула мысль у Денисова.
Лейтенанту захотелось спросить ее, отчего она здесь, почему не эвакуировалась? Но спрашивать об этом, видимо, надо старших. Впрочем, родители девочки, вероятно, ответят так же, как объясняли жители деревень, оставленных раньше. Люди рассказывали: организованной эвакуации колхозов не было, перегнали только крупный скот в тыл; командиры воинских частей говорили: отступление кончается, немцы сюда не придут. Ведь до Москвы всего сорок километров! Командиры, наверное, лучше знают. И большинство надеялось: авось минует стороной. Даже каких-нибудь щелей или убежищ здесь не строили. В случае чего, укроются в траншеях и окопах, вырытых красноармейцами. Лишь немногие жители покинули родные места, ушли своим ходом — «штатские» поезда уж не ходили, — и еще меньше было тех, кто позаботился о подвале или погребе на случай бомбежки или обстрела. Не все понимали, что добежать до траншеи пли окопа, расположенных на окраине деревни, успеет далеко не каждый. Вообще в то время мало кто допускал мысль о том, что фашисты смогут подойти к самому сердцу Родины. И командиры не знали об отступлении заранее. Такой приказ чаще бывает внезапным, неожиданным. И верится ему не сразу, и выполнить его не легко.
Денисов этот приказ получил в последние минуты, в тот самый момент, когда весь его взвод настроился наступать, был готов повернуть обратно и идти впереди других частей, как и положено саперам. Но вот они все еще идут последними, а до Москвы только сорок километров!
Девочка молча открыла вторую дверь, и на взводного пахнуло домашним теплом, о котором так мечтают бойцы.
— Здравствуйте, — тихо произнес Денисов.
— Здравствуйте, — так же тихо ответили ему несколько голосов.
За столом, покрытым газетой, сидели, должно быть, родители девочки и ее младшая сестренка. Все они тревожно смотрели на вошедшего.
— Садитесь с нами, — предложила женщина, указав гостю свободное место за столом.
— Оля, принеси табуретку, — сказал отец и достал с полки ложку.
Лейтенант сел, снял шапку. Покрасневшей от мороза рукой пригладил волосы и откашлялся. Нужно было объяснить свой приход. Но как сказать этим людям, глядевшим на него с надеждой и тоской, что они — саперы — сделают свое дело и последними покинут местечко? А потом придут немцы… Может, сразу спросить, почему не уехали и предложить сейчас же уехать, уйти пешком, что ли? Стараясь преодолеть волнение, взводный опустил глаза, заметил мокрые пятна на полу.
— Ох и наследил я вам! — воскликнул он, сбивая рукавицей комочки снега с валенок. И тут увидел: ноги женщины обмотаны шерстяными тряпками и странно неподвижно стоят на самодельной низкой скамеечке.
Хозяин уловил его взгляд, объяснил:
— Евдокия Павловна уже два месяца ходить не может. Ревматизм скрутил. Приехал вот на денек с завода, надеюсь, повезет — подцеплю какой-нибудь попутный транспорт, переправлю хоть на завод.
— Какой же теперь транспорт, Коля, — просто сказала хозяйка. — Возвращайся на завод, там ты нужнее. Не бойся, не пропадем. Если и придут немцы, своих-то ждать, думаю, недолго придется.
«Значит, верят нам. Верят, что не отдадим Москву!» — подумал Денисов.
— Конечно, недолго! — звонко сказал он. — Только вот как же… — взводный развел руками, — как же вы одна, с детьми?
— Нет, нет! — запротестовала Евдокия Павловна. — Коле оставаться здесь нельзя. Не для того ему бронь давали, чтоб он с нами сидел. Уговорите его. Пусть уходит.
— Мамочка! — нетерпеливо вмешалась Оля. — Там красноармейцы ждут. Они замерзли. — И тут же повернулась к Денисову, укоризненно добавила: — Что же вы? Всех зовите. Погреются, поедят с нами. И для лошади в сарае сена возьмите.
— А я думал, вы один, — смущенно произнес Николай Иванович и, быстро поднявшись, вместе с Денисовым вышел на крыльцо.
Скоро дом наполнился непривычным шумом. Отец ушел на кухню варить картошку. Бойцы раздевались, вешали шинели и шапки на вбитые в стену гвозди, благодарно поглядывая на хозяев. То, что они увидели: мирная семья вокруг стола, котенок на коленях у маленькой девочки, теплая «буржуйка» между дверью и окном, — на минуту помогло им забыть про войну и вспомнить свой родной дом. Один даже тихонько запел:
В кармане маленьком моем Есть карточка твоя. Так, значит, мы всегда вдвоем. Моя любимая…— Опять ты про любовь! — прервал его другой, расчесывая свалявшиеся под шапкой светлые волосы и морщась от боли. — Вот вернемся сюда через недельку, тогда и про любовь можно. Правда? — наклонился он к Оле.
Евдокия Павловна оглядела его ладную фигуру, круглое мальчишеское лицо.
— Какой молодой, — вздохнула она и горько покачала головой, — поди, и восемнадцати нет?
— Что вы! — хохотнул тот, который пел. — Ему все двадцать через две зимы будет. Это он так молодо выглядит, — и покровительственно похлопал товарища по плечу. — Он у нас старый вояка, второй месяц на фронте.
— Брось, Сашка! — попросил «старый вояка».
— Чего-то мне бросать. — Подмигнув Оле, Сашка сделал вид, что никак не дотянется до светловолосой головы смущенного бойца: — Эва, буйвол какой!
Саперы дружно рассмеялись.
— Не нравится ему твой фамилий, Виктор, — с кавказским акцентом проговорил маленький черноглазый боец. — Менять надо.
— И не выдумывай, Амиран! — озорно улыбаясь, ответил ему Сашка. — Чем плохо: Буйвол-Кот, да еще через черточку!
Семилетняя Шурочка и то поняла, что фамилия действительно очень занятная, и загляделась на солдата. А Сашка продолжал:
— Только ты, Витюха, не воображай. И не гипнотизируй Олю. Ей такая громадина не подойдет. Она меня будет ждать. Верно, Оля? — еще раз подмигнул он девочке. — Будешь моей невестой?
Оля застеснялась, нагнула голову к самому столу и не поднимала глаз. Сапер не унимался:
— Не бойся, у меня фамилия тоже что надо! И сладкая, и горькая, и слезу вышибает! Так что лучше уж меня в женихи выбирай. И жди меня. После войны свадьбу сыграем знаешь какую!
Заметив, как густо покраснело лицо склонившейся девочки, взводный негромко сказал:
— Цыбуля, отставить!
Оля вспомнила, что Цыбуля — по-украински лук. Выходит, точно, фамилия у Сашки и горькая, и сладкая, и слезу вышибает! Она перестала смущаться и прыснула в ладошку.
Засмеялись и Евдокия Павловна, и Шура. Вернулся из кухни хозяин. Он поставил на стол большой чугун с горячей картошкой, серую соль в блюдце, две початые кринки молока и пригласил: