Мир приключений 1981 г.
Шрифт:
— Следовательно, тайная тетрадь, которую гарибальдиец подарил бабушке синьорины Анджелины и которая затем попала к синьорине Де Паолоттис, не что иное, как бесценный автограф самого Мандзони? — с присущей ему проницательностью заключил Мистер Каппа.
— Ничуть не бывало, — ответил личный секретарь писателя. — Речь идет об обыкновенной копии. Его превосходительство велел племяннику жены сделать двенадцать копий, а оригинал сжечь. Племянник подарил двенадцать копий сочинений своим лучшим друзьям, каждый из которых, согласно воле дона Алессандро Мандзони, сделал еще двенадцать копий. И так далее.
— Чудеса! — воскликнул муж женщины-медиума. — Значит, это синьор Мандзони изобрел перпетуум-мобиле?!
Мистер Каппа погрузился в долгое раздумье,
— Если я не ошибаюсь, сейчас в Италии имеется по меньшей мере шестьдесят две тысячи восемьсот двадцать шесть копий знаменитой тетради?
— Совершенно верно, — подтвердил дух личного секретаря. — Но все это должно остаться тайной. Ни слова школьному начальству и журналистам! Такова воля Алессандро Мандзони. Понятно? Теперь я удаляюсь.
Мистер Каппа без сил опустился на пол. Техническая сторона дела выяснена. Но факты оказались куда более серьезными, чем можно было предположить по анонимному письму, и затрагивали интересы куда более важных лиц, чем ученица Де Паолоттис.
В душе Мистера Каппа шла смертельная борьба между двумя противоположными чувствами — чувством профессиональной чести и чувством долга.
В первом случае он должен был рассказать правду клиенту, который платит деньги за расследование. Во втором — обязан был исполнить волю Поэта и Писателя, который требовал хранить гробовое молчание. От столь тяжких переживаний голова его пошла кругом. И началась такая мигрень, что даже буйвол обезумел бы от нее. Но Мистер Каппа проглотил подряд две таблетки аспирина, и головная боль прошла.
Он расплатился с женщиной-медиумом и полетел в Берга-мо, чтобы жениться на Роберте. Отвез ее на личном, теперь уже матримониальном, самолете в Рим и примчался в свою контору за три минуты до назначенной синьору Феррини встречи.
В течение ста двадцати секунд ожидания он беспрестанно задавал себе один и тот же вопрос: «Что я ему теперь скажу?» Наконец в дверь постучали, но вошел не синьор Феррини, а… посыльный. Он протянул Мистеру Каппа письмо от преподавателя лицея. Оно гласило:
«Глубокоуважаемый Мистер Каппа, прошу вас прекратить дознание. Ученица Де Паолоттис в порыве благородства чистосердечно призналась в невинном обмане. Но у меня не хватило духу наказать ее за списывание сочинений. Дело в том, что прошлой ночью мне явился во сне Джузеппе Гарибальди и сурово сказал:
«Как ты смеешь требовать, чтобы обыкновенный ученик в нескольких строках рассказал обо всем том, о чем сам великий писатель сумел рассказать лишь на стольких страницах своего романа?»
По-моему, наш национальный герой был, как всегда, прав. Аванс, так и быть, оставьте себе.
Любой уважающий себя специалист знает про «казус Бадаева». Знать-то знает, но объяснить не может. Ничего не ясно. Мне же ясно только то, что моя фамилия там вообще ни при чем. А чья при чем, я бы и сейчас с удовольствием выяснил.
Случилось это на программе Синельникова по свободному поведению. Синельников был большой человек, всех знал, все мог. Мысль у него была такая: «Каждый может стать космонавтом!» Он считал, что готовить космонавтов по нескольку лет и в земных условиях зубрить каждый полет до автоматизма — это искажение великой идеи. И что все корабли неправильно конструируют. В них человек по рукам и ногам спутан. А полетов уже десятки в год, обучение чересчур усложнено, программы затягиваются. Корабль должен быть прост в управлении, как велосипед, а космонавт должен, как велосипедист, обходиться минимумом рефлексов. Для определения этих рефлексов ему нужны были неподготовленные люди. Их сажали на корабли, отгоняли на пять-шесть гигаметров от Земли на полуторамесячный эллипс и создавали, как говорил Синельников,
26
Родился в 1932 году. Окончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова (Ленина). Работал инженером. С 1978 года — профессиональный литератор.
Поэт, переводчик, переведший на русский язык песни Л.Хьюза, стихи В.Шульцайте, Т.Суманена и многих других, повести-сказки Л.Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» и «Зазеркалье». В 1973 году вышел первый научно-фантастический рассказ «Беглый подопечный практиканта Лойна». Впоследствии опубликовал научно-фантастические повести «Змий» и «Сдвиг», а также несколько рассказов.
Короче, Синельников эту идею пробил. На него все смотрели как на сумасшедшего. И вправду, чепухи там много было, но дело он сделал хорошее. Разве нынешний корабль с прежним сравнишь!
Методика у него была такая: он требовал себе медкарты и персоналки чуть ли не со всего космодрома, обрабатывал их на машине, отсеивал острые противопоказания, вызывал человека за месяц до старта и предлагал полет. Курс обучения — в основном на карданном тренажере с автопротивовесами, — и ступай, да смотри за Луну не зацепись!
Вроде чушь несусветная, академики при одном звуке его имени багровели, а полеты шли без сучка без задоринки. И после десятого полета с корабля начали разные блоки снимать. За ненадобностью.
Я у него был двадцать седьмой. Как сейчас помню, спрашивает он меня: «Спортом занимаешься?» «Нет», — отвечаю. «Ну, и дурак, — говорит. — Слава богу, мне таких и надо. Специальность твоя?» Я набрался нахальства и говорю: «Левша». — «То есть как?» — «А вот так — блох подковываю». Он гогочет: «Хорошее дело. Набери запас на месяц, потом лично приму. И чтоб первым сортом!» И — на кардан меня.
Сунули меня на конвейер, а я не пойму, то ли мне смеяться, то ли плакать: учат меня специалисты, не ходят — выступают, а сами закон Ома преподают, Кеплера, Ньютона, опыт Прадо — короче, школьный курс физики. Буссоль на стол ставят, словно чашу с ядом. Священнодействуют.
Но вытерпел. В космос-то мне хотелось! Я уж там был не знаю какой тысячный по счету, но ведь интересно же!
И про Левшу это я, конечно, так брякнул — просто у нас с Оскариком Джапаридзе была одна идея насчет расслоения сложных структур излучения звезд. Это длинно рассказывать, в другой раз как-нибудь расскажу. Но о лучшей возможности кое-что проверить мы и не мечтали. Так что мы согласовывали, добывали аппаратуру, расписывали эксперименты, голова у меня была полна забот. И когда я, наконец, «выстрелился», крутанул стандартный пируэт, получил разрешение и побежал на свой эллипс, мною овладело тихое блаженство.
Это уже тысячу раз описывали, я все эти описания читал и до полета и после. И скажу вам по-честному — словами ничего не передашь. Ведь вот простое дело — ставишь корабль на Канопус, висишь в бездне, витаешь, а мир плавно и бесшумно вращается вокруг тебя. Солнце проваливается куда-то под ноги, возникает странное ощущение, как будто бы жонглируешь Землей. Ее можно взять в руки, подбросить, подхватить, перекатить по шее. И такое чувство, что между кораблем и Канопусом — струна, корабль натягивает ее, хочет оборвать, а она тонко-тонко вибрирует, «поет».
Я опять отклонился. Да, так вот. Ушел я за Луну, подразогнался от нее, полюбовался, получил с нее пеленг, проконтролировал орбиту, лег в плоскость, нацелил детекторы на Крабовидную, спектры считаю, Синельников задает мне свои комбинации, ворочаю мозгами, реагирую, даю рефлексы, письма домой шлю. Тишина великолепная! И вдруг сутки на десятые слышу снаружи: «Тук!» Никакого «тука» не должно быть! Проходит час, и опять: «Тук!» И еще через час. Я, конечно, решил, что это Синельников мне сюрприз приготовил.