Мир саги
Шрифт:
Убийства о "сагах об исландцах" не свидетельствуют о жестокости еще и потому, что они никогда не сопровождаются мучительством убиваемого или надругательством над его трупом. Отрезание головы убитого, которое иногда упоминается в "сагах об исландцах", символизировало победу над врагом. Оно не имело целью надругательство над его трупом. В сущности, в языке саг даже нет слов "жестокость" или "жестокий" в смысле умышленного причинения мук. Пытки упоминаются только в "сагах о королях": их применяли норвежские короли, чтобы убедить язычников в истинности христианской религии. В "сагах об исландцах" пытки неизвестны. Вообще хотя убийство могло происходить и не в бою, как в примерах, приведенных выше, оно было все же всегда в чем-то аналогично бою: убивались, как правило, только мужчины, но не женщины и дети, убийство всегда происходило днем, удар обычно наносился открыто, не со спины или из прикрытия, и было принято, чтобы совершивший убийство сразу же объявлял о случившемся кому-нибудь. Не случайно древнеисландское слово, которое значит "убийство" (vнg), значит также и "бой".
Остается все же фактом, что в "сагах об исландцах" убийства упоминаются довольно часто, и современному читателю может показаться, что это свидетельствует
По-видимому, общераспространенное в исландистике представление, что так называемая "эпоха Стурлунгов", т.е. эпоха, когда начали писать "саги об исландцах", была особенно жестокой, тоже недоразумение. Эпоха эта кажется жестокой в основном потому, что "Сага о Стурлунгах" - а она основной источник наших сведений о ней, - принимается за "историю" в современном смысле этого слова. Между тем и эта сага отражает действительность очень однобоко: и в ней рассказывается только о распрях. Наверное, не менее превратное представление сложилось бы у людей будущего от нашей эпохи, если бы от нее не сохранилось никакой другой литературы, кроме сообщений о военных действиях и протоколов судебных следствий по уголовным делам. Правда, распри приняли в "эпоху Стурлунгов" несколько другой характер в Исландии по сравнению с "веком саг" в связи с увеличившимся экономическим неравенством и усилившимся влиянием церкви. Однако отличие "Саги о Стурлунгах" от "саг об исландцах" в большей мере объясняется тем, что она была написана по свежим следам событий, которые поэтому меньше подверглись эпической стилизации. [Об эпохе Стурлунгов см.: Thomas R.G. The Sturlung ago as an age of saga writing.
– The Germanic Review, 1950, XXV, 1, p. 50-66; Sveinsson E.У. Sturlungaцld. Reykjavнk, 1940 (английский перевод: The age of the Sturlungs. London, 1953); Paasche F. Snorre Sturlason og Sturlungerne. Kristiania, 1922 (в основном пересказ "Саги о Стурлунгах"; о ней см. прим. 11).]
Но если неверно, что в "век саг", так же как и в "эпоху Стурлунгов", люди были более жестокими, чем в наше время, то остается предположить, что отличными от наших были в те времена представления об убийстве. Считалось убийство чем-то вообще плохим, достойным осуждения? Очевидно, нет. Очень часто оно явно рассматривалось как подвиг, выполнение высшего долга, нечто, поднимающее человека в глазах других людей и достойное похвалы. Не случайно прославление убийства и похвальба убийством занимают такое большое место в поэзии скальдов. Но тогда, может быть, убийство считалось чем-то вообще хорошим и достойным похвалы? Тоже, очевидно, нет. Во многих случаях оно явно рассматривалось как поступок, заслуживающий осуждения и порочащий того, кто его совершил.
Современному человеку непременно хочется находить общие понятия у людей прошлых эпох там, где были только более частные понятия. Из данных древнеисландского языка очевидно, что у людей, говоривших на этом языке, не было понятия "убийство вообще". Были только понятия об убийствах определенного характера. Как уже было сказано выше, древнеисландское слово vнg значило не только "убийство", но и "бой", "битва". Эти два значения в ряде случаев как бы совмещались, например в сложных словах типа vнghugr "воинственное настроение", "желание убивать". Однако слово vнg подразумевало не всякое убийство, а только убийство в бою или открытое убийство, а как юридический термин - убийство, о котором совершивший его объявлял немедленно, не дальше, чем у третьего дома, и таким образом мог быть преследуем по закону и в случае согласия другой стороны мог откупиться вирой. Если же совершивший убийство не объявлял о нем так, как полагалось, то оно уже было не vнg, а morр и совершивший его считался вне закона. Словом morр называлось также убийство спящего, убийство ночью и вообще убийство, совершенное неподобающим образом. Впрочем, в поэзии слово morр употреблялось и как синоним слова vнg. В "Саге о Гисли" упоминается еще одна разновидность убийства: launvнg, нечто среднее между vнg и morр. Убийца в этом случае не объявляет о том, что он совершил, но оставляет свое оружие в ране. Если morр - это всегда нечто достойное осуждения, то vнg - это как нечто плохое (например, если убийство не спровоцировано и при этом убийца еще и отказывается платить виру), так и нечто хорошее (если убийство - это выполнение долга мести). По-видимому, в дохристианское время не считалось достойным осуждения и так называемое "вынесение" (ъtburрr), т.е. оставление своего новорожденного ребенка на съедение диким зверям в случае, если родителям было нечем его прокормить, - обычай, широко распространенный у народов земного шара и, например, в Китае, существовавший еще в XX в. Но закон, разрешавший "вынесение", был отменен вскоре после того, как христианство стало официальной религией в Исландии. В "сагах об исландцах" обычай "вынесения" упоминается не раз, но обычно с осуждением.
Таким образом, как ясно из данных языка, не было представления об "убийстве вообще" и о том, что убийство - это всегда зло. Но, следовательно, не существовало и того противоречия, которое стало неизбежным с возникновением государства, когда обычным стало, с одной стороны, осуждение, лицемерное в сущности, всякого убийства, а с другой стороны - оправдание убийств, необходимых для защиты государства от его внешних и внутренних врагов, т.е. убийств в гораздо более крупных масштабах и гораздо более жестоких, чем те, которые происходили в обществе, где не было представления, что убийство - это всегда зло. Русское слово убийство (как и соответствующие ему слова в других современных европейских языках) всегда подразумевает это представление, так что, употребляя это слово для перевода слова vнg в "сагах об исландцах", их героям приписывают наши современные представления в этой области. Убийствами в современном значении этого слова можно было бы скорее назвать то, что в сагах называется словом morр.
Как уже говорилось, убийства в "сагах об исландцах" - это обычно убийства из долга мести. Так что представления об убийстве, характерные для этих саг, очевидно, обусловлены той ролью, которую долг мести играл в жизни общества. В работах, посвященных этике в "сагах об исландцах", много говорится о "чести" как основе этого долга, причем "честь" (в работах немецких ученых она нередко называется также "германской честью") понимается то как нечто внешнее по отношению к человеку, как некое благо, получаемое им от других людей, то как нечто внутреннее, своего рода самоуважение, то как нечто и внешнее, и внутреннее. Но характерно, что в древнеисландском языке нет сколько-нибудь точного эквивалента современного слова "честь", но есть множество слов, которые можно с большей или меньшей натяжкой перевести этим словом, а именно sуmр, virрing, sтmi, metnaрr, vegr, frami, metorр, vegsemр, heiрr, mжti, hofuрburрr, drengskapr. По-видимому, во всех случаях, когда современному слову, обозначающему что-либо из области духовного мира, в древнем языке соответствует несколько или множество слов (так обстоит дело, например, тоже в отношении слов "слава", "душа" или "счастье"), различие между современными и древними представлениями настолько велико, что бесполезно пытаться выразить посредством современного слова древние представления.
Люди того общества, в котором долг мести играл такую важную роль, конечно не отдавали себе отчета в том, что лежало в основе этого долга. Огромная сила, с которой он навязывал себя людям, объясняется, очевидно, тем, что он был обусловлен не системой понятий (таких как "честь", "долг" и т.п.), привитых воспитанием, но непосредственно вытекал из социальных условий, в которых человек жил, и в результате многовекового социального опыта стал как бы автоматической реакцией. В обществе, в котором не было государственных институтов, обеспечивающих безопасность отдельных его членов, не было полиции, тюрем, судей и т.п., некому было защитить отдельного человека от его врагов. Ему приходилось защищать себя от своих врагов самому с помощью своих родичей и друзей, т.е. прибегать к мести, и в частности ее наиболее эффективной форме - убийству. Ущерб имуществу или другие формы ущерба, наносимого отдельному человеку, членовредительство пли убийство влекли за собой в таком обществе, как правило, месть. С возникновением государственных институтов месть, или самопомощь, уступила место государственной системе наказаний. Враг стал преступником.
Но в Исландии еще и в XIII в. государственные институты существовали только в зародыше. В "век саг" их не было и в помине. Самопомощь господствовала, и основной ее формой была месть, т.е. всего чаще убийство. Подсчитано, что в распрях, упоминаемых в "сагах об исландцах", было 297 актов мести, большей частью кровавой, т.е. убийств, 104 мировых без тяжбы и только 119 тяжб, из которых, однако, 9 были сорваны участниками, а 60 кончились мировой. Но и тяжбы, как они описываются в "сагах об исландцах", были, по удачному выражению Хойслера, их лучшего исследователя, лишь "стилизованной местью". Тяжбу вел не судья, не представитель государства - такого представителя и не могло быть, а сами тяжущиеся стороны. Поэтому исход тяжбы обычно определялся реальным соотношением сил тяжущихся, присутствующих на тинге, а не большей или меньшей обоснованностью иска. Не случайно тяжба на тинге иногда превращалась в настоящее сражение, как это произошло во время знаменитой тяжбы на альтинге, описываемой в "Саге о Ньяле". Наконец, привести приговор в исполнение должен был сам истец или тот, кто за это по тем или иным причинам брался, иначе приговор оставался пустым словом. Таким образом, самопомощь господствовала и в тяжбе. Социальные условия, в которых выработался долг мести, еще сохранялись в Исландии в "век саг". Они не были изжиты и в эпоху, когда "саги об исландцах" писались.
Для того чтобы кровавая месть была эффективной формой самопомощи, она должна быть долгом, т.е. осуществляться независимо от чувства человека, его симпатий или антипатий, любви или ненависти, чувства обиды, гнева или даже чувства справедливости. Поэтому убийство в силу долга мести - это совсем не то, что месть в современном понимании этого слова. Выполняя долг мести, человек, не задумываясь, рисковал собственной жизнью или жизнью близких, совершал далекие и трудные поездки, проявлял огромную выдержку, выжидая удобного случая иногда в продолжение многих лет. В "сагах об исландцах" описывается много случаев такой затянутой мести. Быстрое осуществление мести или ее осуществление в состоянии аффекта считалось плохим выполнением долга. Напротив, чем более долгим было выжидание удобного случая, чтобы осуществить кровавую месть, чем больше выдержки проявил при этом человек и тем самым чем меньше он был в состоянии аффекта во время ее осуществления, тем лучшим было выполнение долга. Исландская пословица, известная по "Саге о Греттире", гласит: "Только раб мстит сразу, а трус - никогда". Другими словами, только тот, у кого нет чувства долга, мстит в состоянии аффекта. Когда аффект отсутствует, выполнение долга выступает, так сказать в чистом виде.