Мир саги
Шрифт:
Но психология "саг об исландцах" ни в чем так не отличается от психологии современного человека, как в восприятии прошлого и будущего по отношению к настоящему.
Для человека нового времени реально только настоящее, но не прошлое или будущее. Интерес к прошлому у него - это не результат органической связи с прошлым, а либо чисто теоретический интерес, результат развития исторической точки зрения, либо, в случае романтической идеализации прошлого, это эскапизм, бегство от реального настоящего в нереальное прошлое. Но, как правило, для современного человека даже вчерашние события уже неинтересны. Кто читает старые газеты? Из огромного множества событий, происходящих в мире, внимание современного человека привлекают лишь немногие, да и то не надолго. Ведь, в сущности, только то, что происходит в настоящем, существует. То, что происходило в прошлом или будет происходить в будущем, не существует. Человек как бы изолирован в настоящем. Его положение во времени ненадежно. Пропасть отделяет настоящее от прошлого и настоящее от будущего. Человек как бы примостился на крутом откосе, с которого он каждую минуту может скатиться в пропасть. Непрочность времени
Никаких следов такого восприятия времени нельзя обнаружить в "сагах об исландцах". Прочная органическая связь с прошлым, сознание своего единства с прошлым проявляются в них прежде всего в том, какое огромное место занимают в них сведения о прошлом, притом сведения, которые сами по себе не могли представлять ничего эстетически значащего, - имена, генеалогии, факты родства и т.п. В наше время аналогичными сведениями заинтересовался бы разве что историк, узкий специалист по данной эпохе, но никак не массовый читатель, не имеющий отношения к истории как науке. Между тем сведения такого рода не только всегда включались в письменные саги, а следовательно, читались, слушались, списывались и переписывались, но и много раз повторялись и слушались в устной традиции (ведь бесспорно, что они не могли сохраниться с "века саг" иначе, чем в устной традиции). Другими словами, эти сведения пользовались самой широкой популярностью в обществе. Все, что произошло в прошлом, представляло интерес.
Прочная связь с прошлым в психологии "саг об исландцах" обусловливалась прежде всего тем, что расстояние, отделяющее прошлое от настоящего, осознавалось как конкретная цепь поколений, а не как протекшее абстрактное время. Именно поэтому генеалогии играют такую важную роль в "сагах об исландцах". Однако прочная связь с прошлым обусловливалась и силой родовой преемственности, прочностью и важностью родственных связей. Ведь основное, о чем рассказывается в "сагах об исландцах", - это распри, а в распрю всегда оказывались вовлеченными множество лиц, связанных между собой теми или иными родственными связями, и роль всякого участника распри определялась этими связями. Поэтому отдельный человек в "сагах об исландцах" существует как бы не в хронологических, а в генеалогических рамках. Вместе с тем в силу того, что движущая сила распри в "сагах об исландцах" - это всегда долг мести, переходящий от родича к родичу, всякая распря была эстафетой не только из прошлого в настоящее, но также из настоящего в будущее. Перед лицом насильственной смерти человек беспокоился о том, будет ли за него уплачена достаточная вира. "Я хочу просить тебя, - говорит, например, Атли в "Саге о Ньяле", - чтобы, если я буду убит, за меня была уплачена вира не как за раба". Уверенность в том, что он будет отмщен, примиряла человека со смертью. "Меня веселит мысль, - говорит, например, Скарпхедин в той же саге, - что если ты спасешься, зять, то ты отмстишь за нас". Таким образом, создавалась прочная связь не только с прошлым, но и с будущим, своего рода надвременность сознания.
Но прочность связи с будущим имеет в психологии "саг об исландцах" также и другие корни, а именно веру в судьбу, а эта вера в свою очередь подразумевает представление о времени. [О вере в судьбу в "сагах об исландцах", см.: Loescher G. Gestalt und Funktion der Vorausdeutung in der islдndischen Sagaliteratur, Studien zur Interpretation der Islдndersagas. Tьbingen, 1956 (о предсказаниях как композиционном средстве); Wirth W. Der Schicksalsglaube in den Islдndersagas. Stuttgart; Berlin, 1940; Gehl W. Der germanische Schicksalsglaube. Berlin, 1939; Bееth A.U. Studier цfver kompositionen i nеgra islдndska дttsagor. Lund, 1885 (о вере в судьбу как композиционном средстве).]
Общепризнано, что вера в судьбу играет огромную роль в "сагах об исландцах". Об этой вере много написано и даже кое-что установлено. В частности, уже давно установлено, что, проявляясь в вещих снах, предвестиях, предчувствиях и предсказаниях, она играет важную роль в композиции саг, образуя связующую пить повествования. Однако предположение, что вера в судьбу в "сагах об исландцах" - просто "композиционный прием", абсурдно, конечно, и, в частности, потому, что в ряде случаев ее проявления явно не играют никакой композиционной роли. Но вера в судьбу - это и не "мировоззрение автора", так как она проявляется во всех "сагах об исландцах" в большей или меньшей мере (всего больше, по-видимому, в "Саге о людях из Озерной Долины", "Саге о Ньяле", "Саге о Вига-Глуме", "Саге о людях из Лососьей Долины" и "Саге о Гуннлауге Змеином Языке"). А никому никогда не приходило в голову, что "саги об исландцах" написал один автор. Вера в судьбу, конечно, вообще не "идейное содержание" в обычном смысле этого слова. Она просто то, что бытовало в жизни и поэтому находило выражение в литературе, правдиво отражающей жизнь. И в жизни, как и в сагах, она выражалась в поговорках и пословицах вроде "от судьбы не уйдешь" (таких пословиц немало в "сагах об исландцах" и очень много в исландском языке), в понимании снов как предвещающих будущее, в рассказах о предсказателях и ясновидцах, сбывшихся предвестиях, предчувствиях, предзнаменованиях, предсказаниях и т. д.
Вера в судьбу явно противоречит христианскому учению. Поэтому попытка объяснить ее христианским влиянием - не больше чем курьез. Однако считать ее наследием языческого культа, как обычно до сих пор делалось, тоже едва ли правильно: ведь эта вера представлена и у народов с другими официальными культами, например в античном мире пли у мусульманских народов. Более вероятно поэтому, что корни веры в судьбу - в каких-то глубинных особенностях психики, всего скорее в представлении о прочности времени, в том, что можно назвать "специализацией времени" или "пространственной метафорой времени", т. о. представлении, что близкое и удаленное во времени, т.е. настоящее и будущее, одинаково прочны и реальны, как одинаково прочны и реальны близкое
Пространственная метафора очень часто имеет место в языковых обозначениях времени. Например, в русском языке пространственный предлог "перед" употребляется метафорически во временном значении (ср. "перед вечером" и т.п.). Возможно, что такая языковая метафора в конечном счете объясняется определенным представлением о времени, его "специализацией". Но в отношении психологии "саг об исландцах" речь идет, конечно, не о языковом явлении, а об определенном представлении. Человек, который будет убит в ближайшей битве, уже носит на себе реальный отпечаток этого. Его будущая смерть как бы уже существует. Она обозначалась словом feigр (переводу на современные языки это слово не поддается). Будущая несчастная судьба (уgжfa - слово, тоже непереводимое на современные языки) накладывает отпечаток на человека уже в настоящем. Она как бы уже существует. Так что по внешности человека видно, что он человек с будущей несчастной судьбой (уgжfumaрr, уgжfusamligr maрr или eigi gжfumaрr). Надвигающееся несчастье можно видеть воочию. Оно дает о себе знать в зловещих предвестиях или снах. Оно уже присутствует в настоящем. Женщина, ощупывая руками человека, отправляющегося в битву, может руками почувствовать те места, где будут его раны. Они уже обладают реальностью. Оружие, которое сразит врага в ближайшей битве, сообщает об этом своим звоном, так как смертельный удар, который будет нанесен этим оружием, уже нечто реальное. Такие представления следуют из того, что рассказывается в "сагах об исландцах".
С верой в судьбу, а тем самым и с определенными представлениями о времени связано, по-видимому, и то специфическое отношение к смерти, которое постоянно проявляется в "сагах об исландцах". В этих сагах никогда не встречается описания страха, вызываемого смертью. Но постоянно рассказывается о случаях отсутствия такого страха (речь идет, как правило, о насильственной смерти в бою или в результате нападения и т.п., так как смерть естественная, от болезни или старости, обычно вообще не описывается и только иногда упоминается, ведь такая смерть - не событие!). Последние слова человека перед лицом неизбежной смерти обычно носят чисто деловой характер или содержат объективное сообщение о каких-то фактах. Если человек, умирая от смертельной раны, сочиняет вису, как Гисли в "Саге о Гисли" или скальд Тормод в "Саге о названых братьях", то эта виса, как, впрочем, и всякая скальдическая виса, строго формалистична и тоже содержит объективное сообщение о каких-то фактах. Эти рассказы о том, как человек умирает, часто содержат вполне правдоподобные детали, а в свое время несомненно и целиком казались вполне правдоподобными, т.е. отражали действительность, даже если были вымыслом.
Между тем в наше время рассказы в "сагах об исландцах" о том, как человек умирает, могут производить комический эффект, настолько иначе современный человек относится к смерти. В "Саге о Греттире", например, рассказывается о том, как был убит Атли, брат Греттира. Торбьёрн, враг Атли, стучит в дверь, и Атли, не зная, кто стучит, выходит на порог. "Он не увидел никого снаружи. Шел сильный дождь, и поэтому он не вышел, а, расставив руки, оперся ими о дверной косяк и озирался. В это время Торбьёрн вдруг появился перед дверью и вонзил двумя руками копье в середину Атли, так что оно проткнуло его насквозь. "Они теперь в моде - эти широкие наконечники копий", - сказал Атли, принимая удар, и упал ничком на порог". Когда, рассказывается в "Саге о Ньяле", у Коля Эгильссона была в битве отрублена нога у бедра, он сказал: "Я поплатился за то, что не закрылся щитом". "И он стоял некоторое время на другой ноге и смотрел на обрубок своей ноги. Тогда Кольскегг сказал: "Нечего смотреть. Так оно и есть: ноги нет". И Коль упал мертвым на землю". В той же саге норвежец Торгрим, которому Гуннар нанес из окошка смертельную рану копьем, будучи спрошен, дома ли Гуннар, ответил: "Сами узнаете. Я знаю только, что копье его дома". И он упал мертвым на землю. Конечно, в известной мере такие изображения смерти отражают героический идеал поведения воина, а не действительность. Но ведь сам этот героический идеал имел определенную почву в действительности. А вместе с тем характерно, что смерть миролюбивого и отнюдь не воинственного Ньяля, изображается, в сущности, так же. Его последние слова, которые он произносит в объятом пламенем доме, - это сообщение о том, как он будет лежать в постели, в которую он (вместе с внуком и женой) лег, чтобы их кости было легче потом найти на пепелище.
Рассказы о случаях презрения к смерти встречаются не только в "сагах об исландцах", но и в сагах, рассказывающих о событиях в Исландии в XII и XIII вв. Например, в "Саге о Стурлунгах" (точнее - в "Саге об исландцах" Стурлы Тордарсона) рассказывается, что, когда после битвы при Эрлюгсстадире нескольких пленных казнили, Торир Ёкуль, прежде чем подставить свою шею человеку, который должен был отрубить ему голову (его брата он когда-то убил), сочинил скальдическую вису, в которой выражал свое бесстрашие перед лицом смерти ("Дев любил ты вволю, смерть лишь раз на долю", - кончается виса). В "Саге о Стурлунгах" есть еще несколько обстоятельных и сухих сообщений о таких казнях и о том, как казнимые проявляли презрение к смерти. В "Саге о Хаконе старом" Стурлы Тордарсона так рассказывается о смерти герцога Скули, претендента на норвежский престол: "Когда герцог увидел, что они [его враги] хотят сжечь монастырь, он сказал своим людям, чтобы они выходили. Они пошли к выходу. Герцог тоже вышел, держа щит перед лицом. Он сказал: "Не рубите меня в лицо, ибо с правителями так не делают". И они убили его и всех, кто с ним вышел".