Мир в моих руках

Свительская Елена Юрьевна

Милиционер, рано начавший стареть, оттолкнул своего страшного напарника, опустился на колени возле меня, притянул к себе. Я вырвалась, он что-то говорил, прижимая меня к себе всё крепче и крепче…

Я не сразу поняла, что меня ласково называют, обнимают и осторожно, неумело, гладят по волосам. Позже я затихла. Он поднял меня на руки, прижал к себе, шепнул, коля моё ухо щетиной:

— Мы разберёмся!

Велел той тётке подать нам тёплого чая с чем-нибудь сладким. Она разоралась, мол, её обкрасть пытались, а милиция

требует чаю?! Я стала орать, что это она воровка, что они все воры, украли мою квартиру и… и убили мою маму. Иначе куда она делась?!

Вздохнув, старший милиционер одной рукой придерживал меня, а другой долго пытался вытащить из кармана штанов кошелёк. Вытащил, протянул хозяйке.

— Возьмите. Сколько там стоит печенье и пачка чая? У меня, видите, руки заняты.

Та почему-то затихла и послушалась.

— Феликс, звони Илье Валерьевичу, — приказал мой нежданный заступник молодому, — Скажи, что мы нашли девочку. Надежду Соколову. Дело об исчезновении троих человек, помнишь?

— Это когда пропали молодая женщина, её дочь и мальчик? — заинтересовался тот.

— Да. Они самые.

Отчаянно дёрнула державшего меня за ворот:

— Мама… где моя мама?!

Мужчина тяжело вздохнул и тихо признался:

— Мы ещё не нашли её.

— К-как?! Она умерла? — я шмыгнула носом, — Её больше нет? — слёзы потекли по щекам, я вцепилась в его пиджак, отчаянно рванула за ворот, — Где её могила? Кто убил мою маму?!

— Прости, но… мы ещё не знаем, — грустно сказал мужчина, — И, увы, не всех, пропавших без вести, находят. Кстати, где ты была эти девять месяцев?

— Я… сколько месяцев?!

— Примерно девять месяцев прошло, как мы получили заявку от отца того мальчика, что его сын пропал. Так, Феликс? — он обернулся к молодому напарнику.

Тот растерянно глянул на меня, потом полез в карман за блокнотом, зашуршал страницами. Мы напряжённо выжидали.

— Девять месяцев и два дня, если быть точнее, — уточнил парень, — Но это, если считать с заявления отца Кирилла. А пропажу Надежды и её матери, Веры Соколовой, обнаружили немного позднее. Точно не помню — я тогда в реанимации валялся.

— К… Кирилла?

— Ты его знаешь? — нахмурился рано поседевший.

— Ну… мы вместе учимся. В одном классе.

— Он был с тобой? — как бы между прочим уточнил старший.

— Ну…

Голова жутко заболела, так что я не удержалась от стона. А потом скрутило низ живота. Будто кусок мяса оттуда выдрали.

Я очнулась лежа на диване. На мамином диване. Только часть вещей в комнате почему-то были другими. Надо мной склонились два милиционера. Поодаль стояла незнакомая тётка, держащая в левой руке чашку с эмблемой известного кофе, в другой — батон, намазанный ореховой пастой.

— Сильно болит? — участливо уточнил милиционер с седыми прядями и морщинами на ещё не старом лице.

— Нет… — я попыталась сесть — он тут же помог, пододвинул под меня подушку.

Ту, на которой мама вышивала кролика. Для меня.

Увидев подушку, я вцепилась, обхватила её руками и зарыдала.

— Мама! Мама!

— Мы постараемся её найти. Правда, постараемся, — заботливый милиционер опять неловко и, как будто даже робея, гладил меня по голове, — Кстати, кушать хочешь? Чай, правда, остыл…

— Я погрею, — послушно отозвалась злая тётка, захватившая нашу с мамой квартиру.

— Не надо! — пробурчала я, мрачно смотря на неё.

— Не злись на Валентину, — грустно попросил рано постаревший, — Она не отбирала вашу с мамой квартиру. Она просто её купила. Ещё пять месяцев назад. Свои же деньги, вложила с мужем. Они долго копили, чтобы выехать из коммуналки.

— Но кто ей её продал? — разозлилась я, — Нашу квартиру?!

Приметила в углу комнаты молчавших и заинтересованно следивших за нашим разговором мужика и двух мальчишек, видимо, нынешнего хозяина и его сыновей.

Милиционер вздохнул.

— Твоя бабушка продала, — вмешался молодой мужчина по прозвищу Феликс.

— Что?! Она… откуда она взялась? Ей же было наплевать на нас с мамой! И… и это наша квартира!

— Вас долго разыскивали. Думали, вас убили или продали в… в общем, думали, что вас больше нет.

— Но мы есть! То есть… — глаза опять заволокло слезами, — Я есть!

— Твой дедушка попал в аварию, были нужны деньги. Вот она и продала вашу квартиру. Ей было совестно. Она даже плакала. Но всё-таки решилась продать, чтобы хватило на операцию. Там ещё выяснилось, что твой дед чем-то сильно болен.

— Почем вы знаете, что эта гадина плакала?

— Это твоя бабушка, — укоризненно взглянул на меня безымянный милиционер.

— Но это не её квартира! И… и ей было плевать, как мы с мамой жили! Она ни разу не приехала! Она даже не разыскивала нас! И… — расплакалась, — Этой старухе хотелось меня убить!

— Что? — Феликс помрачнел, — Что ты сказала?

— Она не хотела, чтобы я родилась! — мрачно зыркнула на него, — Она требовала маму меня убить!

— В смысле, аборт сделать?

— В смысле убить! Аборт — это когда ребёнка убивают. А она смерти моей хотела!

— Почему? — прищурился отзывчивый милиционер.

— Ну… — смущённо потупилась, потом мрачно зыркнула и на него, — Мама была молодая. В восемнадцать меня родила. А забеременела — в семнадцать.

— Понятно, — рано поседевший мужчина поднялся с колен — он возле дивана со мной сидел — и выпрямился, задумчиво поскрёб щетину на подбородке, — Твоя мама рано забеременела — родители были против — и она уехала в другой город, надеясь, что там спокойно сможет родить тебя. Связи с семьёй оборвала. Да и те, увы, не охотно её разыскивали. Хотя, может, всё-таки выяснили, что дочка жива — и сколько-то успокоились…