Мираж
Шрифт:
Какая там батарея — два орудия. Но ездовые с нагайками, лошади передвигаются правильной рысью, зелёные стволы масляно поблескивают, затворы — слепящие зеркала. Впереди — командир, полковник Миончинский, на передках расчёты. Дымников узнал Вальковского. Тот был произведён в прапорщики, и звёздочки нарисованы на погонах химическим карандашом.
Кутепову не нравилась идея атаки в лоб:
— Антон Иванович, я не хочу устраивать бой по дороге. Я их через речку возьму вместе с корниловцами. Это же не речка, а ручеёк.
— Действуйте, полковник. С Богом.
— Поручик Дымников! —
— Так вы тот самый Дымников? — заинтересовался Деникин. — Что-то мне о вас говорили. Но я обязательно вспомню.
— Господа офицеры, вперёд! — кричал Кутепов. — За великую Россию!
Дымников не первый раз видел Кутепова в таком бою, где надо смело идти на пули. Полковника охватывал весёлый, едва ли не мальчишеский азарт. Он со смешками, с прибаутками, с «Федорой Ивановной» подбадривал и торопил подчинённых с бесстрашием, заставлявшим забывать о смерти, до которой только руку протяни. Словно шёл не в бой, а на учения.
Цепь выровнялась, Кутепов осмотрел своих подчинённых, и голос его зазвучал по-строевому, парадно и решительно:
— Ровный шаг! Интервал — четыре шага! Винтовки наперевес! Огня не открывать! Идём без единого выстрела! Смотреть в лицо врагам!
В окопах на окраине деревни возникло неясное движение. Трёхдюймовки замолчали — в них прямой наводкой били орудия полковника Миончинского.
Пехота Кутепова размеренным шагом двигалась вперёд без выстрелов, с винтовками наперевес. Падали убитые и раненые — потерь будто не замечали, только смыкали строй: сзади спешили медсёстры. Видя молча наступающих рыцарей белого дела, красные обратились в паническое бегство.
Справа на отступающих бросились корниловцы, и Кутепов приказал своим: «Вперёд!» Они догоняли противника, били штыками, хватали, расстреливали из винтовок.
Так начиналась война бесстрашных белых рыцарей против злобной, ненавидящей их массы, настоящая гражданская война.
К Деникину подбежал генерал Марков и крикнул:
— Этому я в Академии Генштаба не учил! Здесь придумал.
— Кутепов нашёл правильную тактику, — сказал Деникин.
Роман Гуль, идя в задней цепи, восхищался и плакал. Ведь их так мало, этих доблестных офицеров и юнкеров. Они вскоре все погибнут в таких боях, никто не дойдёт до Москвы. И вся эта атака ровным шагом, без выстрела — мираж... Да. В памяти останется мираж. В песнях, в стихах... Какие-нибудь будущие мальчишки, с замиранием сердца вглядываясь в этот мираж, трепещущий на киноэкранах под бой барабанов, будут тяжёлым вздохом провожать падающих убитых и раненых — их не замечают наступающие с винтовками наперевес офицеры, только ряды смыкают.
— Господа, не забывайте приказ генерала Корнилова: пленных не брать! — крикнул Кутепов. — Кто на расправу — туда, к дороге.
Дымников опустил взгляд и услышал знакомый голос:
— Я пойду. Кто ещё?
Поручик осторожно посмотрел — это говорил Меженин.
Человек 60 пленных в растерзанной, растрёпанной одежде вывели из деревни. Подъехал полковник Нежинцев, командир ударного Корниловского полка, бравый молодец лет тридцати с равнодушно усталым лицом человека, обязанного выполнять какое-то поручение. Подполковник лишь мельком взглянул на пленных, склонивших головы и бессильно опустивших руки.
Вместе с Межениным вышли человек пятнадцать: некоторые с напряжёнными лицами, пряча глаза, другие изображали лихость.
— Конвой, разойдись! — скомандовал Нежинцев. — Команде приготовиться. Пли!
Выстрелы трещали беспорядочно. Дымников наблюдал за Межениным. Тот методично убивал одного за другим выстрелами в голову. Некоторые молча падали, другие кричали, плакали, становились на колени, протягивали руки. Одного такого Меженин добил почти в упор, наклонившись. Некоторые из стрелков после первого выстрела торопливо уходили, другие били до конца.
— Вон того добей, — сказал Меженин стрелявшему рядом. — Видишь, ползёт?
— Я его штыком, — сказал тот и несколько раз с размаха всадил штык в корчащееся тело.
Дымников не мог оторваться от этого кровавого зрелища. Меженин шёл прямо на него. «Теперь меня за тургеневскую Лизу», — мелькнула нелепая мысль.
Разумеется, нелепая. Сели рядом.
— Угощу хорошими, — сказал Меженин, доставая ростовские папиросы. — Ствол в крови, твою мать. Мозги вышибал пролетарию. Я убивал их с особенным чувством. И буду убивать. Борцы за свободу, продавшиеся немецким шпионам. Убивать — высокое мужское чувство. Читал Ницше?
— Да, конечно, — бормотал Леонтий. — А ты здесь как? Когда?
— Так же, как и ты, Лео. Я здесь для того, чтобы идти на Москву и Петроград, а не разорять нищие кубанские деревни. И таких, как мы, много в Добровольческой армии. Мы освободим Россию от красной нечисти, но сначала мы с тобой...
Меженин замолчал, повернулся лицом к Дымникову, и Леонтий заметил вдруг, насколько огрубел, заматерел штабс-капитан, знаток русской литературы и любитель тургеневских женщин.
— Что мы с тобой должны сделать, Игорь?
— Сначала мы должны убить Корнилова.
1918. 12 АПРЕЛЯ
Екатеринодар атаковали с запада. Штаб Корнилова был устроен на ферме Екатеринодарского сельскохозяйственного общества на высоком правом берегу Кубани. Здесь же расположились переправившиеся кутеповцы и другие войска, прятавшиеся от обстрела в оврагах, ямах.
Меженин и Дымников лежали на берегу, разглядывая панораму города, задымлённую, вспыхивавшую зеленоватыми молниями артиллерийских выстрелов. Окраины исполосованы большевистскими окопами, ближе к реке — окопчики наступающих корниловцев.
— Если он останется жив, — начал Меженин, — то мы, Лео, все останемся здесь, в братских могилах. Он погубит всех, на кого ещё могут рассчитывать честные русские люди. Этот маленький генеральчик-инородец, вскруживший головы десятку недоучек юнкеров, привёл нас сюда на смерть. И сам уже чувствует конец — впервые после Ростова собирает военный совет.
— Когда ты, Игорь, впервые предложил мне это... эту акцию, я был возмущён. Русский офицер не может участвовать в заговоре против своего генерала.