Мираж
Шрифт:
Вернулся Кутепов во временную квартиру, предоставленную ему в доме какого-то местного миллионера, зажёг керосиновую лампу, сел за столик, раскрыл оперативную карту Кубанского края. Итак, от Ростова по железной дороге, затем поворот, переправа у Ольгинской...
В дверь осторожно постучали.
— Господин полковник, к вам поручик Дымников. Говорит, что вы ему назначали.
Леонтий уже не выглядел ни петроградским адъютантом, ни Преображенским офицером: плоховато выбрит, обычно спокойные большие глаза потускнели, потеряли мужской вызывающий блеск.
— Вашу просьбу никто не может удовлетворить, Леонтий Андреевич, — сказал Кутепов. — Даже Деникин. Я говорил
— Идём на Кубань? — спросил Дымников.
— Уже все знают. Совещание давно кончилось.
— Деникин уговорил Корнилова. Тот хотел в Сальские степи.
— Деникин — прихвостень Алексеева. Он называет всех, кто за Корнилова, — «необычайными»!
— Господин поручик! — Кутепов поднялся, за ним, конечно, встал и поручик. — Я запрещаю вам непристойно отзываться о генералах Добровольческой армии. Они — наши командиры, наши полководцы. Куда бы мы ни пошли, мы идём с ними на Москву.
Вновь сели.
— А вы, Александр Павлович?
— Я командир третьей роты офицерского полка. Записал вас к себе. Командир полка — Марков. Форма — чёрные погоны. Траур по России.
— Конечно. Кто же ещё? Друг Деникина. Вместе страдали.
— Поручик, — снова, было, возмутился Кутепов, но успокоился и махнул рукой. — Ладно, Фёдора Ивановна.
— Когда выступаем?
— 26 февраля [22] .
1918. МАРТ
22
3десь и далее новый стиль.
Те, кто выжил, навсегда запомнили высокий весенний свет этого первого боя, распростёршуюся чернь кубанских полей, слегка подернутых изумрудными всходами, хриплый стрекот скворцов и тяжкий топот солдатских сапог. Сначала шли строем, шпор давно уже не было, и обувь разбилась. Однако пели новую строевую:
Слушайте, братья, Война началася. Бросай своё дело, В поход собирайся...«Бросай своё тело», — мысленно переиначивал слова песни Дымников. Своё изнурённое, истощавшее, давно не мытое. Бросай под пулемёты, под штыки озлобленных пролетариев. Бросай его окровавленным куском на дороге на потеху мародёрам-садистам, на угощение хищникам.
Сзади перекатами возникали вопли восторга — вдоль колонны скакал Корнилов на буланом коне в сопровождении нескольких текинцев в огромных чёрных и белых папахах. Все кричали «ура!», и Дымников кричал, отмечая про себя, что по посадке всегда узнаешь провинциала-инородца.
Кутепов шёл впереди роты с винтовкой на ремне. В ожидании генерала остановился, снял винтовку, отдал честь. Корнилов остановил коня, поздоровался дружески, затем крикнул неожиданным
После короткого привала пошли вольно, без строя, вроссыпь. Возникли слухи о возможном бое перед следующим населённым пунктом. Это уже не казачья станица, а русское село Лежанка.
Роты местами перепутались. Празднично трогательная голубизна неба настраивала на мысли о добром, великом, человеческом. Дымников поравнялся с Романом Гулем [23] — интеллигентным офицером. Тот улыбнулся и сказал:
— Хорошо. Послушайте стихи:
Расходились и сходились цепи, И сияло солнце на пути, Было на смерть в солнечные степи Весело идти...23
Гуль Роман Борисович (1896—1986) — участвовал в «Ледяном походе» как рядовой боец корниловского офицерского ударного полка. Эмигрировал в 1919 г. Известен как автор книг о белом движении «Ледяной поход. С Корниловым», мемуарной трилогии «Я унёс Россию. Апология эмиграции» и многих других.
— Хорошо, — согласился Леонтий. — Если бы...
— Да, — понял Гуль, — эта дорога не на Москву.
— Разумеется. Был Главковерхом и до Питера не дошёл, а здесь...
— Хочет захватить Россию с помощью тысячи прыщавых юнкеров, — усмехнулся Гуль, вспоминая странных героев русской истории.
— Почему же вы здесь?
— Всё те же историко-романтические восторги. Тронется волна национального возрождения. Во главе — национальный герой, казак Лавр Корнилов. Вокруг него объединятся все, забыв партийные и классовые счёты. За Учредительное собрание пойдут стар и млад. Буржуазия — Минины, офицерство — пожарские. Флаги, знамёна, оркестры, играющие новый гимн. И армия возрождения, горящая одной страстью: счастье родины, счастье народа русского — идёт как один. Она почти не встречает сопротивления. Ведь она — народная армия... Мираж...
Дорога плавно поднималась. Показались окраинные хаты и сараи. Ряды замешкались, офицеры искали своих, и Дымников увидел, что прямо на него с винтовкой наперевес идёт Меженин. Осунувшийся, подсохший, злой, по-боевому ссутулившийся. Сейчас убьёт. Или потом, в бою, в спину.
Но выстрел раскатистым весёлым хлопком прозвучал вверху, над первыми рядами. Порхнуло лёгкое белое облачко шрапнели, хлёсткий град сыпанул по земле, по людям. Кто-то закричал, требуя Таню и Варю — медсестёр, на которых Леонтий строил некоторые планы, обязательно связанные с хорошей баней.
Как бы не заметив Меженина, поручик устремился к своей роте. Кутепов стоял в окружении помощников. Соболь по обыкновению чуть ли не на ухо докладывал ему что-то. По дороге двигались верховые, за ними катились два орудия. Подъехал Деникин в сопровождении адъютанта. Шрапнель рвалась всё ближе. Генерал бравировал. Спешился, снял фуражку, утёр носовым платком лицо — ни дать, ни взять, мужичок на пашне, но с хитрецой: всё вижу, своего не отдам. Поговорил с Кутеповым о начинающемся бое:
— Регулярные войска. 154-й Дербентский полк перешёл на сторону красных. Надо драться всерьёз. Вы, Александр Павлович, идёте прямо в лоб. А вот и артиллерия для вас. Батарея на прямую наводку.