Мираж
Шрифт:
— Но они комиссары, может быть...
— Может быть, если бы здесь в степи росло дерево, я приказал бы их повесить. Действуйте, капитан, можете прямо здесь. Не обязательно в овраг — комиссары же.
Осунувшиеся помертвевшие лица. На одном — угрюмая ненависть, на другом — предсмертные слёзы, восторг перед доблестью старшего товарища.
— Куда встать? — спросил угрюмый. — Куда смотреть?
— Да хоть так, да хоть туда, — замялся Путилин.
— Капитан Путилин, огонь! — скомандовал Кутепов, и когда трупы комиссаров тащили к оврагу, пожаловался Соболю: — Иной офицер и храбрый, и владеет собой в боях на редкость, в атаки на большевиков ходит бесстрашно, а возьмёт в плен комиссара, и всё-таки ведёт его ко мне. Скажешь — расстрелять, и этот же офицер выполнит моё приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий решается.
В овраге стреляли, кричали, стонали, плакали. Когда всё кончилось, Дымников ждал, что оттуда появится Меженин, однако его не оказалось.
1918. ИЮЛЬ
И вновь шла ровным шагом кутеповская цепь с винтовками наперевес, не открывая огонь, глядя в лицо врагу, но... враг не отступал! Не бежали в панике из окопов красноармейцы, а вели смертельно меткий ружейно-пулемётный огонь. Всё чаще падали атакующие, и уже не хватало офицеров, чтобы заменить упавшего и сохранить дистанцию в цепи.
— Не бегут, а усиливают огонь! — крикнул Дымников корниловцу, идущему справа.
Как бы в ответ на его слова прямо на них забил новый пулемёт, и осколками солнца отлетали от него вспышки. Корниловец упал и не двигался. Слева шёл капитан Путилин. Его тоже ранило, он что-то крикнул, упал, попытался ползти. Дымникову показалось, что он контужен, или хотелось, чтобы показалось, и он лёг.
— Господа, стыдно! — закричали в цепи — оказывается, легли все.
Впервые кутеповская цепь легла под выстрелами красных.
Кричали сзади, спереди, слышались резкие команды Кутепова, Дроздовского, других командиров, но люди не поднимались.
И вдруг красные окопы ожили — черно-серая лента прорезала степь: поднялись красноармейцы и матросы-черноморцы с затопленных в Новороссийске кораблей.
— Придётся ретироваться, — стыдливо крикнул кто-то из офицеров.
Кто-то первым поднялся и побежал назад. За ним другой.
— Господа, стыдно! — кричали одни.
— Временно и вернёмся, — кричали другие.
Громко, до крика стонут раненые:
— Господа! Возьмите нас!
Офицеры бежали или проходили быстрыми шагами, не замечая лежащих раненых.
— Христиане вы или нехристи? — кричал раненый офицер.
— Куда же мы возьмём? — нелепо оправдывался кто-то.
Вдруг Леонтий услышал свою фамилию:
— Дымников! Поручик Дымников! Я здесь. Я ранен в ногу. Помоги мне!
Это кричал капитан Путилин. Леонтий пробежал мимо, словно не слыша, не замечая. Потом всё же замедлил шаги и посмотрел туда, где лежал раненый. Уже недалеко падала» я поднималось красное знамя, различались крики наступающих:
— Бей контру!.. Дави офицерье!
Дымников видел, как Путилин торопливо достал наган — было неудобно: лежал на правом боку, — и так же поспешно выстрелил себе в висок. Прикорнул к земле, шевельнулся, укладываясь поудобнее.
Остановились на ночь за ручьём. Совсем близко, на противоположном берегу, хозяйничали красные. Они выкрикивали непристойные оскорбления, пели: «Смело мы в бой пойдём за власть Советов...»
— Нашу песню украли, — возмущались офицеры. Самым страшным были крики пленных офицеров — их живьём бросали в огни костров.
— Хорошо белая свининка пахнет? — кричали с того берега. — Завтра всех вас поджарим!..
Меженина не было видно, и Леонтию казалось, что это он там визжит от ужаса, поджариваемый на костре.
1918. АВГУСТ
Они встретились в освобождённом от красных Екатеринодаре. Оказывается, Меженин под Кореневской был легко ранен в бедро, теперь выздоравливал и ходил с красивой резной палочкой не из необходимости, а из кокетства. Говорили обо всём, неспешно обходя различные заведения с названиями типа «Офицерское кафе». О неизбежном крахе германской армии после наступления союзников 8 августа, о расстреле красными бывшего царя и его семьи, о Шульгине [28] и Кутепове, выступавших за провозглашение нового монарха, о недовольстве этим Деникина...
28
Шульгин Василий Васильевич (1878—1976) — русский политический деятель, монархист. Депутат Государственной думы 2—4-го созывов. Вместе с Гучковым принимал отречение Николая II. После октября один из организаторов антисоветской борьбы. Эмигрант. В 20-е гг. в СССР были опубликованы его воспоминания «Дни» и «1920». В 1944 г. он был вывезен из Югославии и до 1956 г. по приговору советского суда за контрреволюционную деятельность находился в заключении.
— Зато Александр Павлович получает новую должность. Кстати, я тоже. Кутепов — Черноморский губернатор со штабом в Новороссийске. Я — получаю штабс-капитана и перехожу в артиллерию, в 1-ю дивизию.
После пятого или шестого заведения, где Леонтий с Межениным пили какое-то кислое вино, уже не разбирая вкуса, им показалось, что начались галлюцинации — на противоположной стороне улицы в тени акаций медленным прогулочным шагом двигалась пара: полковник Кутепов, по обыкновению в пригнанной выутюженной форме, выбритый, аккуратный, сосредоточенный, а рядом — красивая полноватая блондинка в розовом платье, с изящной французской сумочкой в руке.
— Иль это только снится мне? — воскликнул Меженин.
— Почти под рост, — заметил Дымников.
— Она ненамного выше. Да ещё каблуки.
— Следить неудобно, однако пройдёмся немного в ту же сторону.
Пара разговаривала увлечённо, однако о чём-то серьёзном, не о том, о чём говорят заинтересовавшиеся друг другом мужчина и женщина. Если бы Игорь и Леонтий могли слышать их разговор, то ничего интересного не узнали бы.
— О ваших подвигах я читала всё, — говорила дама. — В газете «Вечернее время» очень хорошо описывают события. Бои под Лежанкой, Белой Глиной, Кореневской... Я читала всё. Такое счастье, что мне удалось поговорить лично с вами. Я просто не знала, как пройти к «Кубани», и вдруг вы!
— Лидия Давыдовна, — с искренней горячностью возражал Кутепов, — не надо называть меня героем — я исполнял свой долг командира. Героями были они, те офицеры и юнкера, что шли под моей командой. Бесстрашно шли на врага. И многие, многие полегли там. Это были лучшие из лучших русских воинов, русских людей. Они не знали страха и сражались не за партийные идеи, а за Россию. Без единого выстрела, во весь рост шли на пулемёты, и красные банды не выдерживали и бежали. Таких людей, какими были участники Кубанского похода, мы больше не увидим. Почти все они остались там, в степи. Никто из родных не плакал над ними, никто не пел панихиды, только степные ветры бьются о кресты и только тучи льют слёзы. Наша общая мать Россия помнит о них. Помнит, что они умирали за неё. Когда погибла империя, и теперь, когда государя расстреляли, я думал, что в этом мире мне больше нечего жалеть. Однако память о героях Кубанского похода навсегда останется в моём сердце.