Мирное время

Куранова Ольга Алексеевна

— Он не такой уж тяжелый и у него удобная ручка.

Вообще-то весил мини-бот не меньше пяти килограмм, и уборка превращалась в настоящее мучение, но Йеннер стыдно было в этом признаться перед механиком, который мог собрать боевого дроида из мусора.

— Пойдет, — Вернер придирчиво осмотрел бота со всех сторон и принялся вскрывать управляющую панель. — Сейчас научим его бегать, и возьмемся за модуль.

Это ее удивило — и то, как Вернер моментально переключился с личного интереса на работу, и то, с каким удовольствием принялся копаться в механической

начинке. Она была уверена, что он помешан на оружии, но на самом деле ему нравились любые механизмы. Он просто любил свою работу.

Наблюдать за ним в процессе было интересно. Он вытаскивал из корпуса детали, аккуратно раскладывал перед собой, а потом собирал обратно с такой же легкостью и естественностью, с какой дышал. Шарик виртуального диагноста Вернер посадил себе на плечо, и со стороны тот казался причудливым живым организмом.

Периодически диагност попискивал и выводил на виртуальный экран какие-то данные, которые быстро исправлялись или пролистывались.

Это было почти красиво — видеть человека в своей стихии.

Йеннер подтащила к себе кресло и села неподалеку, аккуратно устроив вокруг нижние плети симбионта и пышные юбки.

Вернер на секунду отвлекся, усмехнулся мимоходом и вернулся к потрошению мини-бота:

— Не думал, что вы и дома как припанкованный тортик.

Сам того не желая, он едва не убил Йеннер одной единственной фразой. Она успела мысленно записаться в спортивный комплекс и отказаться от пирожных навсегда, прежде чем поняла, что речь шла о платье:

— Это традиционная ламианская одежда.

Женщинам на Ламии считалось неприличным демонстрировать нижние отростки симбионта — несмотря на то, что они располагались в области поясницы, их все же относили к гениталиям.

— Ни разу не видел других ламианок ни в чем подобном.

На станции действительно многие предпочитали одежду в стиле Федерации — просто из соображений удобства, но Йеннер она не нравилась. Заставляла чувствовать себя раздетой.

— Значит, так ходят не только принцессы? — поинтересовался Вернер, закрывая панель мини-бота снова. Тот активировал экран загрузки и зажужжал гусеницами.

Йеннер непроизвольно напряглась, и симбионт беспокойно дернул плетьми. Она не любила, когда разговор заходил о ее статусе, потому что это неизбежно будило воспоминания о войне. И о вещах, с которыми приходилось день за днем жить дальше.

Вернер, как и многие другие не понимал, что такое принцесса Ламии.

— Это номинальный статус, — она постаралась произнести это как можно нейтральнее, в надежде, что на этом тема окажется исчерпана. Ее надежда не оправдалась.

— Правда? В каком смысле? — Вернер следил за тем, как ездит мини-бот, и казалось, спрашивал между делом, но симбионт улавливал его интерес.

Йеннер не хотелось отвечать, но утаивать информацию все равно не имело смысла. Та все равно находилась в открытом доступе:

— После Войны Режимов правящая династия Ламии приняла в семью большую часть Карательного Корпуса. Всех, кто подлежал выдаче Федерации.

Вернер,

к его чести, понял сразу. Он замер, и казалось, что его фигура вот-вот завибрирует от напряжения:

— Дипломатическая неприкосновенность, да?

— Да.

Война на Ламии длилась пять лет. За эти пять лет Йеннер делала все, чтобы победить. Все эти пять лет ей было плевать на международные правила войны, на кодекс человечности и на количество жертв. Ламия боролась за свой статус, вырывала его у Федерации зубами и когтями. За него пришлось дорого заплатить — обеим сторонам.

В колонии Йеннер и ее товарищи были героями войны. В Федерации — массовыми убийцами, монстрами и мясниками. Если бы ее не приняли в Королевскую Семью, Йеннер казнили бы за преступления против человечности. Статус принцессы больше ничего ей не давал — только право жить дальше.

Вернер молчал, и мини-бот, который бодро нарезал вокруг него круги, казался совершенно неуместным.

Йеннер как-то совершенно отчетливо вдруг вспомнила, что берлинцы тоже воевали в Войне Режимов на стороне Федерации. Так же умирали от плетей боевых симбионтов и так же убивали ламианцев.

— Вы можете уйти, если хотите, Вернер. Я отменю свою заявку на ремонт. Давно пора купить новый модуль. Извините за вызов.

В конце концов, он не подписывался помогать массовым убийцам.

Он обернулся к ней, и взгляд у него был странным, абсолютно нечитаемым. Но ей и не нужно было читать по взгляду. Она улавливала отголоски эмоций через симбионт.

— Хреновая, наверное, была война.

Он больше ничего не сказал. Только эту единственную фразу, но она — эмоции, которые за ней стояли, попали точно в цель.

Наотмашь.

До боли.

— Да, — ответила Йеннер, чувствуя, как внезапно сдавило горло. — Это была очень хреновая война. Очень тяжелая, долгая, хреновая война.

Наверное, именно в тот момент Вернер и стал проблемой для нее лично. Впервые — всего на несколько секунд, но и их оказалось достаточно — перестал быть для Йеннер чужаком. И именно тогда она впервые, с какой-то отчетливой обреченностью поняла, как сложно будет держаться подальше.

Всего один момент — в компании жужжащего мини-бота, рядом с поломанным кухонным модулем — несколько секунд понимания, но они что-то изменили. Легко и почти незаметно.

А потом Вернер все-таки починил модуль — хотя больше было похоже, что он просто заменил все его внутренности целиком, выпил кофе, и ушел, не попытавшись залезть Йеннер ни в корсет, ни под юбку.

***

Он держал дистанцию еще пять дней, в течение которых Йеннер постоянно ловила себя на том, что хочет позвонить первой. Ее тянуло увидеть Вернера снова, и что намного хуже — симбионту тоже этого хотелось.

Она боролась с собой и с паразитом, теряла проценты синхронизации, и чем ниже падал синхрон, тем сильнее симбионт пробуждался: ему было мало обычных эмоций, он вспоминал себя и ее, какими они были во время войны, и хотел больше — возбуждения, ощущения власти, насилия. Секса.