Миромагия
Шрифт:
— Мне кажется, имело бы смысл посмотреть, что там внутри… — задумчиво протянул господин Виногдрадов, теребя подбородок.
— Ни в коем случае! — сказала Наташенька.
— Почему?
— Есть причины!
Господин Виноградов хмыкнул.
— Какие такие причины?
— Вы не помните? Вальдемар сказал, что если шкатулку открыть до назначенного срока, то чуда не произойдет.
— А. Чудо. — понимающе буркнул господин Виноградов, тщетно стараясь извлечь воспоминания из глубин своей памяти. — И что за чудо? Он не говорил?
— Говорил. — Отозвалась Наташенька. — Но я не помню…
— Понятно. Ладно, не буду больше задерживать. Сделай-ка мне, пожалуйста, чай с молоком, то есть, тьфу,
Наташенька с готовностью исчезла за дверью, а господин Виноградов снова принялся бродить по кабинету, копошась, будто кошка в мусорном ведре, в собственных воспоминаниях.
А еще ему ужасно хотелось взять в руки ампулу с грезами. Просто так, подержать. А потом, может, отломить кончик и попробовать. Или пару капель на кончик пальца и потереть за ухом. Или…
Наташенька принесла кофе, и господин Виноградов плотно прикрыл за ней дверь. А потом подумал и провернул ключ в замочной скважине. На всякий случай, чтобы никто не смог зайти…
Крысолов поправил ворот плаща. Минуту назад он выбросил пустую коробку из-под рафинада в мусорный бак и вышел под дождь из темной и очень неприятной подворотни. Брокк любил темные места. Но проблема в том, что темные места, как правило, оказываются еще и чрезвычайно опасными… или противными… иногда там еще плохо пахло, валялись тонны мусора, что-то капало или журчало, бегали крысы и ворчали бомжи. В этой подворотне кто-то заботливо вывернул содержимого своего желудка в нескольких местах. Еще там, судя по всему, достаточно часто били бутылки. А около одной стены, замотавшись в мокрые газеты, будто в плащ, сидел неприметный серый зомби.
— Привет, крысолов. — Сказал он.
— Привет зомби. Или как там тебя, по имени…
— Как поживаешь?
— Не жалуюсь.
— А у нас снова огненная буря. — Пожаловался зомби. — Духота, пепел в глаз лезет, радиус видимости никакой. Вот, пока тебя ждал, хоть отдохнул немного. Дождик — это просто божий дар.
Крысолов подошел ближе и присел на корточки перед зомби.
— Принес? — спросил он.
— Куда ж я денусь. — отозвался зомби. — Попробовал бы я не принести. Мне бы и второй глаз выклевали. На, держи.
Из-под мокрых газет показалась бледная рука со скрюченными пальцами. Крысолов взял то, что протягивал зомби, а потом поднялся.
— Послушай. — Сказал зомби. — Неужели и тут конец света?
— С чего ты взял?
— Я неделю назад сунулся на одно кладбище в Нью-Йорке. А там валялась доска для общения с духами. Ну, я подумал и прихватил с собой. И спросил у доски, правда ли, что земле конец?
— И что ответила доска? — заинтересовался крысолов.
— Какой-то невнятный набор букв. ХВРЖЫФ. Как думаешь, это что-нибудь значит?
Крысолов пожал плечами.
— Не думаю — сказал он. — А вот о конце света, это ты прав. Недели не пройдет, как Брокк все здесь угробит.
— И дождя не видать… — вздохнул зомби, поежившись в мокрых газетах.
Но крысолов его уже не услышал.
Под ногами хрустело стекло. С неба капало. Дождь еще только собирался заступить на вечернее дежурство. Крысолов перешел через дорогу и поймал такси.
— За город сколько? — спросил он, наклонившись к открытому окну.
Водитель поежился от внезапного необъяснимого чувства, закравшегося в душу.
— Эээ… — пробормотал он. — А сколько дашь?
— Неделю жизни. — отозвался крысолов. — Как раз доживешь до апокалипсиса. А больше и не надо.
Водителю внезапно захотелось вдавить педаль газа в пол. Или выбраться прямо через окно на улицу и бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого странного сутулого человека с горящими глазами и острым подбородком.
— Шутите?
— Шучу. — Сказал крысолов,
Водитель кивнул, завел мотор и тронулся с места. Руки его дрожали, лоб мгновенно покрылся крупными каплями пота. На перекрестке водитель понял, что за странное чувство гложет его душу. Это чувство называлось — паника.
Клим Виноградов терпеть не мог дни рождения. Если бы за пару часов до праздника на землю упал метеорит и сжег бы все живое, то Клим был бы счастлив. Более подходящего способа избавиться от назойливой любви отца он пока не придумал.
Дело в том, размышлял Клим, склонившись над мольбертом, что у отца гипертрофированное чувство любви. Вот же словечко… отец думает, что без его любви сын будет страдать, у сына случится острый приступ депрессии, сыну начнут сниться страшные сны… Так, здесь чего-то не хватает… — Клим задумчиво провел пальцем по черновому наброску. Этим линиям определенно нужна помощь… Дело в том, что отец думает, будто его сыну все еще двенадцать лет. Пусть он раструбил всем своим знакомым, что сынишке исполняется двадцать, но в душе отец все еще видит маленького сопливого подростка, который скучает по матери, которому нужны тепло и забота… Так, это сюда… Сочный цвет… А ведь двадцать лет — это период взросления. Полного и безоговорочного. Ну, как объяснить отцу?.. Дирижабль выходил, как живой. В смысле, как настоящий. Этакий серебристый, гордо парящий над облаками… А сюда нужен краешек солнца…
Клим отошел от мольберта и замер, наслаждаясь рисунком. До Пикассо, конечно, далековато, но тоже неплохо. Есть чем гордиться.
Итак. Три дня назад Клим решил перебраться в загородный дом и устроить на втором этаже творческую мастерскую. От этого дела Клим выигрывал дважды: во-первых, у него появлялась возможность складывать готовые холсты как угодно и где угодно, без оглядки на отца, а во-вторых, день рождения автоматически отменялся. То есть, отец бы вряд ли притащил в загородный дом кучу близких и далеких родственников, бабушку Фиму, дедушку Ефима и пухленькую племянницу Вячеславу, которая славилась своим несносным характером и желанием совершить над миром какое-нибудь насилие. Да они бы и сами не приехали. Тем более, что погода обещала помочь — небо затянули черные тучи, намекая на то, что солнца придется ждать не одну неделю, да и дождь собирался уже не первый раз… Вот этот штрих существенно улучшит ситуацию…
Клим улыбнулся собственной удачной находке и заспешил из комнаты за чашкой кофе. В доме он был один до самой ночи. Отец обещал приехать после работы.
В коридоре всюду сохли холсты. Клим рисовал с одержимостью алхимика, уверенного, что тайна философского камня не за горами. Бывали дни, когда Клим заканчивал одну картину и тут же приступал к другой, успевая быстро перекусить парой тостов и чашкой кофе. Иногда он рисовал по двенадцать картин за день, плюс еще две-три перед сном. Клим находился в той неуловимой (но почти осязаемой) стадии любого творчества, когда кажется, будто мир рухнет перед твоим гением на колени, и если не успеть завершить начатую работу, то упустишь свой единственный в жизни шанс. О том, чтобы продавать свои картины, или хотя бы показывать их кому бы то ни было (кроме отца и редких гостей), Клим пока не задумывался. Гений и стеснительность всегда ходят рядом. Свой любимый (на этой неделе) холст Клим держал у лестницы. На холсте была изображена таинственная незнакомка с голубыми глазами. Ее Клим увидел в кафе около университета. Незнакомка ела вишневый пирог и пила чай. Конечно, Клим к ней не подошел, хотя глаз не мог оторвать. Конечно, он нарисовал ее совсем не такой, какой она была в жизни. Но от внутренних ощущений никуда не деться, верно?