Миротворец 45?го калибра. Сборник
Шрифт:
Выяснить причину нашествия не удалось. В первые месяцы считалось, что виной всему разработанный в лабораториях вирус, потом эта гипотеза потерпела крах. Пострадавшие от мертвяков люди сами в мертвяков не превращались, а попросту умирали в течение пары минут после поражения токсином, и умирали навсегда. Бытовала также версия, что у агрессора инопланетное происхождение, но и она не прижилась – трудно было представить настолько неразумных и неорганизованных, пускай и кровожадных, гуманоидов. Позднее появились новые версии и гипотезы, столь же несостоятельные, как предыдущие. Сейчас, однако, Босяк склонялся к тому, что инопланетная теория не так уж и нелепа – если предположить, что на зачистку пришельцы бросили самых неумелых и никчемных солдат, а теперь подтягивают основные силы.
– Слышишь, Нищеброд, – растолкал напарника Босяк, когда настало время пересменки, – ты как думаешь, может, это армия?
– Чего? – спросонья не понял Нищеброд. – Какая еще армия?
– Конкиста. Топтуны – сухопутные войска, утопленники – военно-морские силы, летуны – авиация, а прочих, может, у них вовсе нет, а может, мы их еще не видели.
Нищеброд пробурчал в ответ что-то невразумительное, и Босяк отправился на боковую.
– Вставай! Быстро!
Босяк вскочил на ноги – пробуждался он мгновенно, как, впрочем, любой почтарь, которому дорога жизнь. Солнце едва взошло, в мутных утренних сумерках застывший в пяти шагах Нищеброд был похож на мертвяка. Босяк бесшумно скользнул к нему, встал рядом на цыпочки и, вытянув шею, выглянул поверх вагонного борта.
Метрах в трехстах две стаи топтунов, в полсотни голов каждая, медленно надвигались друг на друга, молча, а потому особенно страшно. Босяка передернуло: мертвяки ковыляли вроде бы как обычно – спотыкаясь и раскачиваясь, но в то же время было в их движениях нечто упорядоченное, целенаправленное, едва ли не осознанное. Большинство были вооружены, кто камнями, кто корягами, а некоторые даже металлическими обломками, подобранными, видать, в местах, где погибла техника.
Расстояние между мертвяками неуклонно сокращалось, и Босяк видел уже, что надвигающиеся с востока чем-то неуловимо отличаются от топающих им навстречу с запада, и что сошлись обе стаи не случайно, а непременно для драки, которая сейчас и начнется.
Он немного ошибся – вместо драки началась бойня. Утренняя тишина разом сменилась ревом вперемешку с воем, визгом и звуками ударов.
– Уходим, – прошипел Нищеброд, – надо уносить ноги, пока за нас не взялись.
Босяк кивнул, подхватил котомку с почтой, обрез и припустил по шпалам прочь. На ходу оглянулся – бойня подходила к концу, большинство топтунов уже лежали поверженные на земле, а устоявшие на ногах их добивали. Кто одержал победу, определить, однако, было невозможно.
– Надо спешить, – отдышавшись, сказал Босяк, когда отдалились от места крушения поезда километра на полтора. – Следующую ночь мы можем не пережить.
Нищеброд кивнул. До цели, укрепзоны названием Старая Церковь, оставалось двое суток пути, если идти неспешно, с опаской, как и следует передвигаться на местности, где бродят мертвяки. Теперь, однако, предстояло торопиться и рисковать.
До часу пополудни двигались скорым шагом вдоль рельсов, затем там, где болота заканчивались, свернули с насыпи в лес и перли через него часов пять, ни на минуту не останавливаясь. Топтуны по пути встречались неоднократно, и числом немереным, но агрессии они не проявляли, и, когда солнце стало заваливаться к западному горизонту, Босяк решил, что пронесло.
– Часа полтора еще, – сказал он, – до темноты успеем. Ох и отосплюсь я сегодня.
Он снова ошибся. Отоспаться не удалось. На том месте, где раньше была укрепзона Старая Церковь, теперь остались лишь обнесенные поваленной оградой руины. Оттуда наносило к лесной опушке кисло-сладким тлетворным смрадом.
– Не пойду, – отчаянно затряс нечесаной башкой Нищеброд. – Не пойду туда, нечего мне там смотреть, не хочу.
Босяк презрительно сплюнул и, кривясь от смрада, пошел один. Сколько же их было, навязчиво думал он, глядя на останки мертвяков на подступах к бывшей укрепзоне. Тысячи, десятки тысяч, навалились все разом, гады. Тлетворный запах становился все сильнее, он забивал ноздри, хватал за внутренности, выжимал из них рвотные спазмы и толкал к горлу. Босяк, ощерившись, огибал издохших мертвяков, перешагивал через них, пробирался между тем, что от них осталось. Но смердело не от мертвяков: те не разлагались, а истлевали от времени, истаивали, словно весенний лед. Смрад шел от тех, которые лежали сейчас внутри огороженного снесенным забором периметра – от тех, что еще пару дней назад были людьми.
В том месте, где в оплетающей поверженную ограду колючей проволоке был разрыв, Босяк пробрался вовнутрь. Здесь тоже лежали издохшие мертвяки, во множестве, но лежали они не одни. Медленно, опустив голову, Босяк шагал по вытоптанным огородам, иногда останавливаясь, задерживая взгляд на скорченном, изуродованном токсином теле, и брел дальше. Человек триста – пытался прикинуть он количество погибших защитников. Или даже триста пятьдесят. Полторы сотни боеспособных, остальные дети, подростки и старики.
За огородами начались осиротевшие, с распахнутыми настежь дверями и выбитыми окнами избы. Смрад стал совсем нестерпимым, и Босяка несколько раз вывернуло, пока он добрался до церкви. Церковник в рясе ничком лежал у порога. Как же его звали, попытался вспомнить Босяк, какое-то было у него необычное имя, редкое даже для священника. Вспомнить не удалось, и Босяк двинулся вокруг церкви, но внезапно остановился и замер, словно врос в землю. Постоял недвижно, сглатывая горькую слюну, затем на негнущихся ногах сделал шаг, другой…
Бомж лежал, раскинув руки, навзничь, намертво вцепившись в винтовочный приклад мертвыми пальцами. Калика скорчился у его ног, и было неясно, кто из них умер первым, а кто, отстреливаясь, прикрывал. Полдюжины летунов со смятыми крыльями валялись поодаль. Босяк подскочил к ближайшему. Рыча от бессильной ярости, стал месить издохшего мертвяка ногами. Затем отшатнулся, отступил назад, тяжело опустился перед покойными почтарями на корточки и заплакал. Он плохо помнил, что было потом, где отыскал лопату с киркой и как, надрываясь, в тусклом свете ущербной луны рыл могилы. Закончил он, когда солнце уже взошло. Не давая себе передышки, похоронил Бомжа и потащил к последнему приюту Калику. На полпути остановился и лихорадочно принялся рыть еще одну могилу, третью – для священника.
– Отец Питирим, – вспомнил имя Босяк, когда закидал всех троих землей. Он был неверующим и не знал, следует ли сейчас отпевать, читать отходную или заупокойную. – Ты молись за них, отец Питирим, – встав на колени, попросил Босяк и поклонился, лбом коснувшись земли. – Пожалуйста, святой отец, очень тебя прошу.
Нищеброд ждал на том же месте, где Босяк накануне его оставил.
– Ох же страху я натерпелся, – забубнил Нищеброд при виде напарника. – Глаз не сомкнул всю ночь. Что ж ты меня одного бросил, Босяк, а? Покойникам забота твоя ни к чему, а живому человеку…