Мировая революция и мировая война

Роговин Вадим Захарович

Ненависть Молотова к Литвинову сохранялась до последних дней жизни «ближайшего соратника», о чём свидетельствуют его высказывания 70—80-х годов: «Литвинова держали послом в США только потому, что его знал весь мир. Человек оказался очень гнилой… Литвинов был совершенно враждебным к нам». В подтверждение этих домыслов Молотов делал тёмные и нелепые намёки на якобы перехваченную запись некой беседы Литвинова с «американским корреспондентом, явным разведчиком», в которой Литвинов критиковал тоталитарные порядки в СССР.

Из слов Молотова отчётливо вытекает, что главной причиной ярой недоброжелательности «вождей» к Литвинову была его независимая позиция, квалифицируемая Молотовым как «полное

предательство». «У нас никакого доверия к нему не было,— рассказывал Молотов.— [Я] не брал его на переговоры. Мог наговорить нехорошего… Хотя умница, прекрасный, а ему не доверяли… Он, конечно, дипломат неплохой, хороший. Но духовно стоял на другой позиции, довольно оппортунистической, очень сочувствовал Троцкому, Зиновьеву, Каменеву и, конечно, он не мог пользоваться нашим полным доверием. Как можно было доверять такому человеку, когда он тут же предавал фактически? Но человек он умный, бывалый, хорошо знал заграничные дела. К Сталину он относился хорошо, но, я думаю, внутренне он не всегда был согласен с тем, какие решения мы принимали». А внутреннее несогласие с любыми действиями сталинской клики считалось в ней достаточным мотивом для расправы над инакомыслящим.

О замыслах, которые вынашивались по отношению к Литвинову сталинской камарильей, свидетельствует следующее высказывание престарелого Молотова: «Он заслуживал высшую меру наказания… Литвинов только случайно жив остался» [425].

Литвинов был смещён со своего поста совершенно неожиданно для советского народа и мировой общественности. По свидетельству Е. Гнедина, 1 мая он «находился на трибуне мавзолея и сидел в задумчивой и свободной позе чуть ниже той трибуны, на которой расположился Сталин и другие члены правительства» [426]. А спустя три дня на последней странице советских газет в разделе «Хроника» было опубликовано краткое сообщение, не сопровождавшееся никакими комментариями: «Президиум Верховного Совета СССР освободил тов. Литвинова М. М. согласно его просьбе от обязанностей народного комиссара иностранных дел СССР». На первых страницах тех же газет был помещен Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Молотова наркомом иностранных дел (по совместительству) [427].

К. Типпельскирх уже 4 мая сообщал в германский МИД, что внезапная замена Литвинова вызвала в Москве «большое удивление, так как Литвинов был в центре переговоров с английской делегацией, а на первомайском параде ещё присутствовал и стоял непосредственно с правой стороны от Сталина, то есть не было никаких признаков шаткости его положения… Поскольку Литвинов принял английского посла не далее как 2 мая и был назван во вчерашней прессе почётным гостем на параде, его отставка, видимо, является результатом неожиданного решения, принятого Сталиным» [428].

3 мая Сталин направил советским полпредам секретную телеграмму: «Сообщается для сведения. Ввиду серьёзного конфликта между председателем СНК т. Молотовым и наркоминделом т. Литвиновым, возникшего на почве нелояльного отношения т. Литвинова к Совнаркому Союза ССР, т. Литвинов обратился в ЦК с просьбой освободить его от обязанностей наркоминдела. ЦК ВКП(б) удовлетворил просьбу т. Литвинова и освободил его от обязанностей наркома» [429]. Эта телеграмма оставляла послов в недоумении, ибо в ней не говорилось, в чём состояли причины конфликта между Молотовым и Литвиновым и какие изменения в советской внешней политике могут произойти вслед за сменой руководства Народного комиссариата иностранных дел.

Для передачи дел Литвиновым была образована правительственная комиссия в составе Молотова, Берии, Маленкова и Деканозова, только что назначенного заместителем наркома иностранных дел. Комиссия провела беседы с большинством работников наркомата. Как вспоминал Гнедин, к

началу работы комиссии Берия уже располагал «показаниями» на Литвинова, полученными от бывшего поверенного в делах СССР во Франции Гиршфельда, арестованного в ночь на 1 мая. 4 мая была арестована целая группа ближайших сотрудников Литвинова. Гнедин, работавший в то время заведующим отделом печати НКИД, 10 мая был арестован и подвергнут допросу с применением жесточайших и унизительных истязаний, который проводил сам Берия. Допросы, продолжавшиеся подряд несколько дней, ставили задачу добиться от Гнедина показаний об «антиправительственных настроениях» Литвинова, который, как заявляли следователи, «исходя из антисоветских намерений, провоцировал войну». Особая свирепость, проявленная по отношению к Гнедину, объяснялась тем, что ему предназначалась роль «главы всей антисоветской организации НКИД» после ареста Крестинского [430].

К этой «организации» был причислен и Михаил Кольцов, которому была устроена очная ставка с Гнединым. Вспоминая свои впечатления от очной ставки, Гнедин писал: «Известно, что это был мужественный и необыкновенно инициативный человек. Теперь передо мной был сломленный человек, готовый к безотказному подчинению». Кольцов заявил, что во время встречи на квартире Уманского, предшественника Гнедина на посту заведующего отделом печати НКИД, группа дипломатов и журналистов затеяла «антиправительственный заговор» и что среди присутствующих на этой встрече был, «кажется», и Гнедин [431]. Между тем Уманский оставался в то время советником посольства в США и в дальнейшем не был подвергнут репрессиям.

«Дело Литвинова», усиленно «разрабатывавшееся» в мае и июне, было прекращено лишь в октябре 1939 года. Выступая на партийном собрании работников Наркоминдела 23 июля, Молотов ограничил «вину» Литвинова тем, что он «не обеспечил проведение партийной линии, линии ЦК ВКП(б) в наркомате… В вопросе о подборе и воспитании кадров НКИД не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и Советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в НКИД». В резолюции партсобрания указывалось: «Только с приходом нового руководства во главе с товарищем Молотовым в наркомате стал наводиться большевистский порядок. За этот короткий промежуток времени проделана большая работа по очищению НКИД от негодных, сомнительных и враждебных элементов» [432].

«Очищение» это выразилось в первую очередь в изгнании из наркомата евреев, о чём Молотов даже спустя несколько десятилетий вспоминал с особенным удовольствием. «В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришёл на иностранные дела,— рассказывал он Чуеву,— Сталин сказал мне: „Убери из наркомата евреев“. Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно… [Сталин] считал, что на высокие посты надо допускать в основном русских, украинцев и белорусов» [433].

Это свидетельство Молотова представляет несомненный интерес, хотя он допустил в нём одну неточность: «абсолютное большинство» евреев, равно как и других сподвижников Литвинова, было изгнано из Наркоминдела и репрессировано уже в 1937—1938 годах. 3 января 1939 года Литвинов направил Сталину докладную записку, в которой говорилось: «До сих пор вакантны места полпредов в 9 столицах, а именно: в Вашингтоне, Токио, Варшаве, Бухаресте, Барселоне, Ковно, Копенгагене, Будапеште и Софии… В некоторых из перечисленных столиц не имеется полпредов уже свыше года. Оставление на продолжительные сроки поверенных в делах во главе посольств и миссий приобретает политическое значение и истолковывается как результат неудовлетворительных дипломатических отношений» [434].