Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Шрифт:
"О, пожалуйста, поскорее унесите это!" – кричит она, бледнея от головокружения, когда ей предлагают коньяк, а люди вокруг удивляются, что же с ней не так, позже приходя к выводу, что она – очень странная особа.
Ирина Скарятина – от первого лица
В зимнюю пору, когда вся семья была в отъезде, и только Нана, Дока, Шелли и я жили в Троицком, занимая одно крыло дома (большая его часть была закрыта), Попка переезжал наверх, чтобы переждать холода в моей детской, и его клетка стояла между диваном и старомодным фортепиано. Регулярно, каждую зиму в течение шести лет, он влюблялся в мою куклу Эсмеральду, и каждый день в одно и то же время слезал со своего насеста, спускался по ножке стола, на котором стояла его клетка, и с мудрым видом ковылял через комнату, цепляясь своими длинными когтями за ковер, к моему кукольному домику
Отчётливо вспоминается Карпыч, камердинер моего Отца, метко прозванный "Карпом" не только из-за своего имени, но и вследствие похожести на рыбу благодаря маленьким влажным глазкам и рту от уха до уха. Невысокий, коренастый и плоскостопый, он был забавной личностью, тем не менее обладавшей прекрасным чувством юмора, помогавшим преодолеть все трудности, связанные с прислуживанием своему гневливому господину. Происходя из долгого рода крепостных, всегда принадлежавшего семье моего Отца, он был глубоко предан всем нам, а потому ему часто поручались наиболее важные миссии, включая дежурство у детских постелей во время наших болезней, когда нам требовался дополнительный присмотр. Никому другому не предоставлялось такой привилегии, и, как я позже узнала от его дочери, Карпыч очень ценил это. Как часто, помню, неожиданно проснувшись, я видела его терпеливую фигуру, прямо сидящую на стуле у изножья моей кровати, с лицом, так похожим на рыбу или жабу, что я не могла удержаться от смеха. "Ш-ш-ш, засыпай", – повторял он снова и снова, и больше из него нельзя было вытянуть ни слова, как ни старайся. И я прекрасно помню тот день, когда Ольгу наказали и отправили к себе – спать средь бела дня, а Карпычу приказали сторожить в её комнате, дабы она не ослушалась и не встала. Как же она была взбешена, и как спокоен был старый "Карп", пока сидел в дальнем углу, не уставая уважительно повторять: "Нет, Вам не велено вставать!" Именно он, по возвращении семьи на лето в Троицкое после первого зимнего выхода в свет моей старшей сестры, печально заметил: "Как жаль, что нам пришлось везти домой наш товар. Но, с Божьей помощью, мы сбагрим её замуж в будущем году!"
Ещё был Родион, старший кучер, с большой веерообразной рыжей бородой, и юный Николай, детский кучер, и, о Боже, так много других! Когда они проходят медленной вереницей перед моим мысленным взором, как бы мне хотелось вернуть каждую из этих милых душ к жизни, пусть на несколько мгновений, лишь бы поблагодарить за то, что они были частью моего детства и привнесли столь много хорошего в мои счастливые воспоминания.
Фотография родителей Эры в молодости, сделанная в день их помолвки
Портрет Генерала
Портрет Маззи
Семейная фотография в домашнем интерьере, сделанная незадолго до рождения Эры. Слева направо: Мэри, Ольга, Маззи и Мики
Семейная
Эра в возрасте четырёх лет
Эра за фортепиано с Шелли (слева) и Наной (справа)
Болезнь
Ирина Скарятина – о маленькой Эре
Вскоре после помолвки Мэри у маленькой Эры неожиданно проявились различные тревожные симптомы: бледность щёк, отсутствие аппетита, временами небольшой озноб и неприятное лёгкое покашливание. А одним ранним утром её обнаружили в постели с распухшей правой рукой, прижатой к телу под неестественным углом.
"Быстрее пошлите за Доктором! – отчаянно закричала Нана. – Боже мой, что это с ребёнком?" Увидев Нану столь необычайно расстроенной, маленькая Эра принялась горько плакать, совершенно не понимая, что приключилось и так взволновало её. Комната мгновенно наполнилась перепуганными людьми, так как сразу примчались: Генерал и Маззи вместе с семенящим за ней Джери, Фанни, Дока, Шелли, Профессор, Юлькинсон и множество слуг. В сильной тревоге они уставились на скрюченную маленькую ручку, задаваясь вопросом, как такое могло ночью произойти!
Затем со всего города прибыли врачи, созванные Докой на большой консилиум, – все лучшие специалисты по детским болезням, из которых наиболее известным был профессор Раухфусс. Маленькую Эру подняли с кровати и отнесли в гостиную, где собрались все эти странные серьёзные люди, а когда она, испугавшись, расплакалась, профессор Раухфусс, назвав её своей "пупочкой" (что она сочла чрезвычайно смешным), тут же подарил ей крошечную куклу-пищалку. Дрожащими пальцами Нана раздела её, шепча: "Небу'смешной", – поскольку та капризничала, мешая снять с себя всю одежду. А затем, стоя совершенно голой на огромном ковре из медвежьей шкуры, маленькая Эра подверглась тщательному осмотру всех этих серьёзных мужчин с холодными пальцами, которые, покрутив её неокрепшие ручки и ножки, наконец сказали ей бегать по комнате, желая понаблюдать за игрой костей и мышц в движении. Что она и сделала с большой готовностью, замирая на секунду на каждом круге перед высоким зеркалом, дабы оценить, "как она выглядит", к сильнейшему возмущению Наны, бросившейся к ней со словами: "Ты дрянная девчонка, и мне стыдно за тебя!"
И они внимательно смотрели на неё, и качали своими умными головами, и шептались, используя длинные латинские слова, которые никто, кроме них, не мог понять. Когда бег закончился, они ушли, напоминая мудрых сов, хотя и немного раздражённых отсутствием точного вердикта по поводу случившегося с рукой. Наконец, после долгих научных консультаций в библиотеке, выпив много стаканов чая и съев все бутерброды и печенье, они приняли решение, что маленькую Эру надобно везти за границу на морское побережье по крайней мере на два года, но так как это не могло быть организовано сию минуту, то ей было велено провести неделю в постели, пока не настанет день отъезда.
Маленькая Эра ничуть не возражала против того, чтоб немножко поваляться в кровати, ведь тогда все приходили к ней, принося подарки, садясь рядом и рассказывая длинные истории.
"А теперь послушай-ка вот это", – начинала Нана и, придерживая пышные юбки с обеих сторон кончиками пальцев, выставляла вперёд правую ногу, обычно одетую в практичную и удобную чёрную матерчатую тапку с резиновыми боками, и запевала:
"Правою ногой тянись,
На пол левой обопрись,
Пяткой топни и кружись
В настоящей польке.
Фол-де-рол, де-рол, де-рол,
Де-рол, де-рол, ди-ди".
И она танцевала по комнате, топая ногами, подпрыгивая и крутясь – то есть всячески демонстрируя, как и что нужно делать. Закончив, она (если не слишком запыхалась) заводила ещё одну энергичную польку, слова которой предположительно принадлежали удалому юноше и были обращены к его восхищённой возлюбленной:
"Глянь, как в польке я порхаю,
Как изящен мой наряд,