Миры Империума
Шрифт:
— Я очень хорошо помню,— сказал Баярд,— как он дожил до старости — до глубокой старости, — лишился короны и умер в немилости. Я мог бы поклясться, что читал про все это в детстве. Но в книгах ничего подобного нет. Этого никогда не происходило.
— Да,— кивнул Рихтгофен.— Никогда. Иначе миры, которые мы знаем, не существовали бы.
— И все-таки странно.
— Каждый феномен в пространственно-временном вероятностном континууме выглядит странным, Бриан, но не более странным, чем любой другой.
— Наверное, это был всего лишь сон,— сказал Баярд.— Очень яркое и живое сновидение.
— Говорят, жизнь сама по себе — сновидение.— Рихтгофен выпрямился в кресле.— Но в этом сне живем мы сами, Бриан. И нас ждет работа.
Баярд улыбнулся в ответ.
— Ты прав,— сказал он.— Одного подобного сновидения вполне достаточно.
Желтая зона
После торжественного приема во дворце у Рихтгофена я решил пройтись до дома пешком. Сентябрьский вечер выдался непривычно теплым для Стокгольма, и мне захотелось размяться. Когда я свернул со Страндваген, чтобы срезать по Стирмансгатан, за спиной раздался какой-то звук. Я обернулся, не от страха, а просто из легкого любопытства. Но лишь краем глаза успел заметить высокий, странно узкоплечий силуэт, до пят укутанный в тускло-коричневую шинель, как раз в тот миг, когда он нырнул в боковой переулок. Меня разобрало любопытство. Я как бы ненароком вернулся обратно, он буквально выпал на меня из дверного проема. Я отшвырнул его и мельком увидел уродливое, лишенное подбородка лицо с торчащими зубами, прежде чем странный тип, вяло трепыхаясь, растянулся на булыжной мостовой. До меня дошло, что он действительно упал на меня. Он был ранен или болен. Я опустился на колено, чтобы прощупать пульс. Пальцы нашарили жилистое запястье, на ощупь напоминавшее шкуру терьера. Я перевернул незнакомца на спину. От него омерзительно несло амбарными крысами и гнилыми апельсинами в придачу. Под шинелью на нем был надет тесно облегающий комбинезон из шерстистой ткани. На длинных изуродованных ступнях красовались то ли высокие ботинки, то ли короткие сапоги из мягкой сморщенной порыжелой кожи. На голенях рос короткий мех.
В его карманах было пусто. У меня шерсть на загривке встала дыбом, инстинктивный способ казаться больше, дабы отпугнуть хищников. Глазки-бусинки крысюка распахнулись и уставились на меня с выражением, которое, будь он человеком, я бы назвал молящим. Он что-то пробормотал, сплошь гласные и скрипы, увенчанные стоном. Свет ушел из глаз. Он умер. Крупный щетинистый пасюк, поспешавший по своим делам, замер, принюхался, подскочил к мертвой твари, передумал и бросился улепетывать со всех ног. Я вышел из узкого переулка и вернулся на Страндваген, где ртутный фонарь заливал дьявольским светом выходящие на гавань элегантные фасады и рассыпал блестки по покрытой зыбью воде! Приметив такси с приветливым оранжевым огоньком, я направился к нему. Время неспешной прогулки миновало. Надо добраться до штаб-квартиры «Kungliga spionage» [32] как можно скорее.
32
Королевская разведка (шведск.).
До такси оставалось футов десять, когда водитель глянул на меня и рванул с обочины, выпустив облако выхлопов горелого керосина. Стокгольмские таксисты славятся вежливостью и обходительностью, значит, что-то насторожило этого парня. Я наблюдал, как он мчится через Густав-Адольфстрог в Туннелгатан.
В этот миг двое мужчин выскочили из другой боковой улочки. Хорошо одетые шведы средних лет не бегают трусцой по городским улицам после наступления темноты. Но эти двое мчались во весь опор, а за ними несся еще один, не гнался, а спасался бегством от того, что напугало первых двух. Затем из узкой улочки хлынула целая толпа, моих ушей достиг ее невнятный рев. Кое-кто был в крови от мелких порезов. Они напоминали отступающую армию, текущую мимо единым потоком. Мужчины, женщины, дети — все бежали из последних сил, и на лицах их читался страх. Я шагнул вперед, чтобы перехватить одного парня, но он дико глянул на меня и увернулся. Мой взгляд упал на фигуру в дверях каменного здания XVIII века, где некогда помещалась лавка судового маклера: высокий узкий силуэт, похожий на шестифутовую тускло-оливковую сигару, с ножками и поднятым воротником. Страх схватил меня за горло и задавил готовый вырваться
Я тоже отступил в тень. Остатки перепуганной толпы поспешали мимо. Окинув взглядом боковую улочку, из которой они вышли, я увидел нечто, от чего у меня оборвалось сердце: толпа незваных гостей в шинелях перемещалась неуклюже, но поразительно быстро. Тела их клонились вперед под опасным углом, ножки-обрубки так и мелькали под долгополыми шинелями. Один споткнулся и упал, остальные перелетели через него, оставив бесформенную груду позади. Затем один вернулся, подбежал к упавшему товарищу и склонился над ним.
Через мгновение я сообразил, что он его ест.
Последние несколько отставших — я перестал думать о них как о людях — еле держались и периодически вытягивали руки, падая на четвереньки. Догнать впереди идущих они не могли, но продолжали накатывать, десятками, тысячами. Они неслись мимо, не замечая меня.
А затем один тип отделился и поспешил к пожарной лестнице и, не сбавляя скорости, взобрался на первую площадку. Там он остановился, порылся в тускло-коричневой шинели и достал нечто, немедленно опознанное мной как оружие, хотя оно больше походило на пучок вешалок для одежды. Крысюк устроился и направил оружие вниз, через рыночную площадь, поверх голов последних улепетывающих людей, и синий росчерк молнии ударил в выветренную каменную кладку здания перед ними. Вниз, загораживая им путь, посылались каменные обломки. Толпа обогнула препятствие, оставив после себя трех раненых, корчащихся на булыжной мостовой.
Я вытащил свой старый «вальтер-6,35», прицелился и очередью рассек стрелка пополам. Он перегнулся через перила и, кувыркаясь, полетел вниз. Треснулся он будь здоров, но его дружки перескакивали или огибали его, не обращая внимания на поверженного соплеменника. Внезапно рыночная площадь опустела, остались лишь раненые. Один из троих, попавших под каменный обвал, поднялся на ноги и осматривал себя, пытаясь оценить причиненный ущерб. Я подошел к нему. Он испуганно вскинул на меня глаза, но остался на месте. Крепкий молодой парнишка, одетый как сошедший на берег моряк.
— Вот так ерунда! — крикнул он. (Именно «ерунда»; шведы почти не ругаются.)
— Сильно поранился? — спросил я. Он неопределенно покачал головой.
— Что случилось? — спросил он.— Я бежал...
— Почему?
— Крысюки. Не видел их, что ли? Все рванули, ну и мне ничего лучше в голову не пришло, так что я тоже побежал.— Он потер левую руку.— Сломал, похоже.
Он посмотрел на женщину средних лет и старика, лежащих в крови на мостовой рядом с нами. Оба были мертвы.
— Им повезло меньше.
Он глянул на красноватые каменные обломки, потом перевел взгляд на выбоину в фасаде лавки.
— Артиллерийский огонь. Кто...— Он осекся и смерил меня тяжелым взглядом.— Ты-то не бежишь. Твои дружки?
Ясное дело, он имел в виду крысюков. Я возмутился и указал на подстреленного мной чужака.
— Это он завалил тебя камнями.
Он кивнул и подошел к мертвой твари. Уличные фонари тускло освещали серую рыночную плошадь, окруженную блекло-коричневыми дряхлыми фасадами. Шаги его эхом отдавались от стен. Без них тишина казалась бы полной, не считая нескольких криков вдалеке. Мой взгляд упал на приклеенный к фонарному столбу рекламный листок: «Satt in pa blodbanken. Du kan sjalv behover ta ut» [33] . Безобидный призыв неожиданно приобрел для меня личный и зловещий смысл. Я направился туда, где парень со сломанной рукой стоял и смотрел на мертвую тварь, укутанную в старомодную шинель. Он с трудом перевернул ее на спину: длинное узкое тело посопротивлялось и тут же завалилось обратно, скрючившись на боку.
33
Делайте взносы в банк крови. Возможно, вам пригодится счет в нем (шведск.).