Миры Роберта Шекли. Книга 4
Шрифт:
– Как он выглядел?
– На нем была такая серебристая рубашка.
– И это все, что вы запомнили?
– Это больше всего бросалось в глаза. Да вы сами увидите его в финале Смотрите, уже начинается.
Возле Кромптона поднялась большая сцена. На ней толпились всевозможные гуманоидные существа, участники сегодняшнего представления. Сзади них расположились два симфонических оркестра. На глазах у Кромптона все эти существа посбрасывали с себя одежды и стали смыкаться все теснее, теснее, корчась, извиваясь, скользя вокруг и вовнутрь друг друга в невообразимой мешанине рук, грудей, щупалец, крыльев, влагалищ, усиков, когтей, фаллосов, плеч, голов, яйцеклеток, гонад, экзоскелетов,
Люди, и гнолы, и хингер, и тэдики,
И барбизан с трелизондом, и мун
Все мы сольемся в экстазе, как педики
Все побеждает любовь, даже мерзостных грун!
Мерзостные жирные груны вдруг появились на самой верхушке колышущейся горы тел и щупалец Груны улыбались! Такое случилось в Садах Рюи впервые! Полнокровные, волосатые груны действительно улыбались! Зрители, тронутые до слез, бешено захлопали в ладоши. Затрубили трубы, зазвенели рассыпчатой дробью литавры. Затаив дыхание, зрители наблюдали, как великая композиция-гора из тел, щупалец и прочих членов вздымалась и опадала, рычала и стонала, боролась и тужилась...
Кромптон углядел кусочек серебристого локтя в нижнем левом углу кучи. Лумис! Это был Лумис!
Затем вся эта гора переплетенных и взаимопроникающих гуманоидных форм одновременно содрогнулась в бело-зеленом оргазме, с разной силой извергая секреции. Зрители буквально упивались зрелищем, но Кромптон, до глубины души возмущенный, уже направился к выходу и на полных парусах устремился в отель, к своим кроссвордам
Глава 5
Кромптон не был готов к такому порочному, грязному занятию, которым зарабатывал себе на жизнь Лумис. И вот теперь в тихом уюте гостиничного номера, разложив перед собой на столике двойной пасьянс, Кромптон мучился сомнениями. Он раздумывал над тем, действительно ли ему хочется, чтобы такой человек, как Лумис, стал его составной частью.
С Лумисом будут сплошные неприятности. Он не хотел его. Но, к сожалению, без него не обойтись. Реинтеграция невозможна без всех первоначальных компонентов А может, все обернется не так уж плохо Ведь есть еще третий, Дэн Стэк; разыскав его и включив в свое сознание, Кромптон, несомненно, сумеет найти противовес основным побуждениям Лумиса. Не исключено, что Лумис даже испытает некоторую благодарность, освободившись от своего бессмысленного, стереотипного существования. Если в человеке есть хотя бы зачатки высокой нравственности, можно надеяться, что он сможет контролировать себя, по крайней мере до тех пор, пока все они не ассимилируются в новой многогранной личности, которой Кромптон рассчитывал стать.
Вдохновленный этой мыслью, Кромптон отложил в сторону карты и навел в комнате порядок. Потом решительно сжал зубы, завязал галстук и вышел на улицу.
Он сел в рейсовый орнитоптер и дал домашний адрес Лумиса. Его не интересовали чуждые достопримечательности, о которых журнал "Плейбой" последние три года писал как о "самых восхитительных в Галактике". Новый чувствительный удар обрушился на Кромптона, как всегда, не вовремя.
Орнитоптер приземлился на прелестной поляне перед облицованным алюминием домом с гаражом, плавательным бассейном и кустом гибискуса на Пандерер Уэй 4567. Кромптон расплатился с водителем (веснушчатым студентом, подрабатывавшим на каникулах), а затем, стараясь держать себя в руках, поднялся на крыльцо и позвонил в мелодичный звонок.
Дверь отворили. Перед ним стояла девчушка лет пяти в перепачканных шортах.
– Сто вы зелаете?
– А-а.., мистер Лумис дома?
– Затем он вам?
– По личному делу, -
– Ты мне не нлависся, - сказал ребенок.
– Гвендквайфер!
– раздался женский голос за спиной у девочки.
– Иди, пожалуйста, сюда.
Девчушка скрылась. Темноволосая, яркая и очень привлекательная молодая женщина выглянула наружу, посмотрела на Кромптона.
– Кто вы такой?
– Меня зовут Кромптон. Мне нужно видеть мистера Лумиса по делу, одинаково важному для нас обоих.
– Если вы кредитор, забудьте о нем: он разорен.
– Нет, ничего общего с его кредиторами я не имею, - сказал Кромптон.
Из глубины дома послышался мужской голос:
– Пропусти его, Джиллиам. Я с ним потолкую. Дверь открылась. Мистер Лумис посмотрел на мистера Кромптона. Потрясающая сцена!
Две части одной личности узнают друг друга моментально и в любом обличье. Происходит это всегда одинаково, почти с безболезненным напряжением, как при яркой вспышке света Парадоксальный миг одновременного влечения и отталкивания, а сказать что-нибудь - не получается, непроизнесенные слова замирают на устах. Ведь и в самом деле - что можно сказать, когда пройдет первоначальный шок? Начать панибратски: "Привет, пропавшая частица моей персоны! Рад тебя видеть, входи и снимай ботинки..."? Или более осторожно: "О, вы снова заглянули ко мне! Надеюсь, на этот раз вы будете вести себя прилично..."
Итак, два фрагмента одной личности вперились взглядом друг в друга. Кромптон заметил следы увядания дюрьерова тела. Он смотрел на прекрасное тонкое лицо Лумиса, правда, несколько расплывшееся, склонное к полноте. Не остались незамеченными и поредевшие прямые каштановые волосы, искусно причесанные, и яркие глаза со следами косметики на веках, и сластолюбивый изгиб губ, и расслабленная манера держаться.
Это был законченный стереотип сластолюбца, человека, живущего только ради своих удовольствий и неги. Здесь властвовал сангвинический Дух Огня, вызванный слишком горячей кровью, которая возбуждает в человеке беспричинную радость и чрезмерное влечение к плотским утехам. Здесь царил принцип всепоглощающей чувственности, свободной от таких жизненно важных составляющих, как разум и энергия. В Лумисе сосредоточились все потенциальные способности Кромптона к наслаждению, преждевременно отнятые у него и воплощенные в этом человеке; в нем была чувственность, первородная, чистейшая чувственность, которой так недоставало Кромптону, его телу/разуму.
Этот принцип голого наслаждения, который Кромптон всегда представлял себе существующим как бы in vacuo [В пустоте (лат.)], оказался наделенным собственными чертами характера, не говоря уже о неожиданном осложнении в лице жены и дочери.
– Так, так, так, - насмешливо сказал Лумис, покачиваясь с пятки на носок.
– Я предполагал, что рано или поздно вы обязательно здесь появитесь.
– Что это за слизняк?
– спросила Джиллиам. (На самом деле она употребила слово nmezpelth из транстаньянского слэнга, почерпнутого ею из лексикона ее отца-чечеточника. Nmezpelth означает "пораженный плесневым грибком", а в переносном смысле - "унылое повторение неприятных телодвижений".) - Это мой единственный родственник, - сказал Лумис.
Джиллиам подозрительно осмотрела Кромптона.
– Он что, троюродный брат?
– Боюсь, что нет, - сказал Лумис.
– Биологически он скорее представляет собой комбинацию из моего брата и отца. Вряд ли найдется какое-то слово, выражающее наши родственные отношения.
– Но ты же утверждал, что ты сирота! Лумис пожал плечами.
– А ты говорила мне, что ты девственница.
– Ублюдок! Что все это значит?
– Что ж, такие вещи в конечном счете всегда вылезают наружу, - сказал Лумис.
– Джиллиам, я должен покаяться перед тобой. Понимаешь, я не настоящий человек. Я всего лишь часть личности этого человека.