Миры Роджера Желязны. Том 29
Шрифт:
Глаза Спайдо выкатились из орбит сильнее, чем если бы он попробовал «Микстуру из Лотоса» номер пять.
— Вы это с ним сделали?
— Только потому, что он был другом. — Гар отвел взгляд. — Когда мы росли, он говаривал, что надеется умереть от кровоизлияния в мозг, когда будет резвиться с влюбленными тройняшками. Я подумал, что он оценит иронию удара.
— Понимаю, сэр. Он здорово умел иронизировать.
«Например, иронизировать, наблюдая за тем, как толстозадый служка становится убийцей». Хингу-Грашаншао снова взглянул на Спайдо.
— Итак, ты действительно провел какое-то время в Армбрассе. Однако, насколько я понимаю, ты преувеличил свои успехи в обучении для того, чтобы тебя послали со мной в качестве мономага. Почему ты захотел меня сопровождать?
— Ну, сэр, это долгая история…
— …которую ты сейчас кратко и ясно изложишь…
— …но излагая в краткой и ясной форме — это моя судьба, видите ли, сэр.
— А, твоя судьба. Давай попытаемся еще разок, на этот раз не такими скупыми словами, а?
— Да, сэр. Видите ли, сэр, я из Торфея, а это просто маленькая деревушка. И большинство мужчин, они ушли сражаться под знаменами принца Рэнго, но в их отсутствие появился один человек, называющий себя Долоникус Великодушный, и стал называть себя мэром, каковым не являлся, поскольку последний мэр ушел воевать, и его церемониальный меч не вернулся на место, поэтому с тех пор нового мэра у нас не было, хоть старый и умер, понимаете ли, сэр.
— У вас в Торфее все говорят так, как ты?
— Только те из нас, кто получил какое-то образование, сэр. Дальше, этот Долоникус, по словам матушки, которая регулярно мне пишет, — ну, понимаете, она-то сама писать не умеет, но находит кого-то, кто пишет для нее, — раньше сражался на стороне Каларана. Теперь он называет себя Правителем Торфея, и мне предназначено судьбой победить его и выгнать из нашего городка.
Убийца поднял брови:
— Ты используешь термин «судьба», словно это синоним слов «намерение» или «желание».
— Прошу прощения, сэр, но это именно моя судьба. Я слышал пророчество, видите ли, сэр, и знаю, что оно относится ко мне. Поэтому мне необходимо быть уверенным, что я выполню его правильно, чтобы все вышло как надо.
«На крыльях стремительной смерти Он вниз на владыку слетел, И вы, угнетенные, верьте, Он игу положит предел».— Это и есть твое пророчество?
— Ну, не все целиком, сэр, но та часть, которая относится к вам, сэр.
— Ко мне?
Спайдо уверенно кивнул:
— Я это сам сообразил, сэр. Понимаете, «иго» немного рифмуется с «хингу», и я приеду в Тор-фей с вами, с хингу смерти.
— А тебе известно, что «хингу» на древне-термеанском означает смерть?
— Нет, сэр, но благодарю вас, сэр, потому что, несомненно, вы и есть тот, кто мог бы быть смертью Смерти, если вы не обидитесь на меня за эти слова, сэр. — Спайдо потер руки. — А теперь, чтобы прибавить сюда и остальное, вот четверостишие, которое я не понял:
«Жизни цветок, Взращенный в любви без надежды, Богини-жены воплощенье, Победу ему принесет».— И это тоже часть твоего пророчества?
— Да, сэр. — Спайдо гордо улыбнулся. — Я все пытался понять, какую богиню мне надо уложить в свою постель, сэр.
— Трудное дело — быть героем.
— Наверное, так оно и есть, сэр. «Особенно если твое пророчество является одним из пропагандистских произведений в поддержку принца Рэнго». В соответствии с правилами хингу, которые Гар усвоил с пеленок, он собирал все сведения, какие только мог найти, о Джорде Индере. В обычном случае собранная им информация использовалась бы для того, чтобы подобрать для жертвы подходящий вид смерти, но Гар только хотел понять, что такого нашла Домино в стройном, светловолосом поэте.
До того как Гар начал собирать сведения о Джорде, он никогда не изучал поэзию. Даже после своих исследований он не мог с уверенностью сказать, из чего состоит искусство поэта, но хорошо знал, что ему нравится. Некоторые из мэтров сделали анализ произведений Джорда — и погубили его работу с мастерством, достойным хингу-дана, — но его стихи вызывали в душе Гара такой отклик и наполняли таким покоем, что он был удивлен. Слова Джорда дышали чувством, он ткал свои стихи из чувств. Они трогали душу, а во время восстания против Каларана зажигали сердца людей, и они стаями стекались под знамена Рэнго.
Стихотворение, которое цитировал Спайдо, было одним из самых непонятных и темных стихов, приписываемых Джорду. Говорили, что он твердил его по кусочку, день за днем, в забытьи лихорадки, заточенный в одну из темниц Каларана. «День воина» приобрел пророческий смысл. Различные строфы ассоциировали с теми, кто пришел на помощь Рэнго, и Спайдо верно определил строфу, которую часто связывали с самим Гаром.
Вторую строфу, которую цитировал чародей, обычно считали намеком на любовь Риссы к Рэнго. Она также частично подходила к той встрече, которая произошла у Гара по дороге в ущелье Барду с Анакроном, но Джорд не мог о ней знать, потому что она произошла намного позже того, как это стихотворение разошлось по всей стране. Гар сомневался, чтобы лихорадка наградила Джорда способностью к ясновидению, а стихотворение было настолько непонятным, что любой человек мог толковать любую его часть как угодно, как это сделал Спайдо, — но некоторые строфы приводили его в смущение, когда он размышлял о том, что они могли значить для него.
Гар начал было объяснять Спайдо его ошибку, но уверенность и счастье в глазах парня остановили его. До войны, когда он еще служил Каларану и Удан Канну, он с радостью лишил бы Спайдо этой уверенности, но теперь не мог. Прежде он порицал бы молодого человека за то, что ему не удалось стать хингу-даном, но теперь он смог почувствовать уважение к мужеству, которое потребовалось толстому мальчику, чтобы покинуть горы и прийти в Армбрасс. Такое мужество заслуживало награды, по крайней мере не стоило его ломать.