Мисс Кэрью
Шрифт:
Сэр Джеффри пожал плечами. Я видел, что он считает мою позицию лишенной здравого смысла.
— Тогда, по крайней мере, — сказал он, — вы останетесь еще на неделю?
— Я останусь на ваш званый ужин сегодня вечером, — ответил я, — но я решил вернуться в город завтра.
Сэр Джеффри увидел, что я говорю серьезно, и больше ничего не сказал.
Я был серьезен. У меня имелись веские причины быть серьезным. Я любил ее, и чем дольше я оставался, тем хуже было бы для меня.
ГЛАВА VII
ПРИГЛАШЕНИЕ
Каждый
Я обнаружил, что мой стол, как обычно, завален письмами и бумагами. У меня не было времени рассмотреть их внимательно, но я взглянул на конверты и, увидев только один почерк, который был мне незнаком, отделил это письмо от остальных, чтобы прочитать, когда более важное дело переодевания будет завершено.
Это не заняло много времени. Сейчас я был менее придирчив к своей внешности. По мере того как безнадежность моей любви все больше и больше давила на меня, я терял веру в своего портного, и моя страсть к косметическим средствам заметно уменьшилась. Если говорить серьезно, я был встревожен и несчастен; лихорадочно стремился убраться подальше от места моей беды, и все же не хотел уезжать. Поэтому я быстро оделся и вскрыл письмо.
На нем был непривычный почтовый штемпель — письмо пришло из Калькутты.
«Сэр, — говорилось в нем, — владельцы «Калькуттского громовержца» поручили мне предложить вам должность редактора, которая сейчас вакантна в связи с уходом на пенсию Джорджа Танстолла, эсквайра. Редакторская зарплата составляет двенадцать тысяч рупий в год, вам будут предоставлены апартаменты в этом учреждении. Если это предложение соответствует вашим взглядам, вы должны будете приступить к исполнению обязанностей не позднее первого октября следующего года, и мы надеемся увидеть вас в Калькутте в течение сентября. Ответ со следующей почтой нас весьма обяжет.
Ваш покорный слуга
Редактор калькуттского «Громовержца», с зарплатой в двенадцать тысяч рупий в год и анфиладой комнат! Я с трудом мог в это поверить. Двенадцать тысяч рупий в год! Я схватил ручку и сделал приблизительный подсчет суммы. Если посчитать рупию за два шиллинга вместо двух шиллингов и четырех пенсов, то получится сумма не меньше шестисот английских фунтов в год! Перспектива такого богатства привела меня в замешательство. Я с трудом мог это осознать. Я перечитал письмо еще раз, чтобы убедиться, что все это правда, и, убедившись, сел, чтобы обдумать, что мне следует делать.
Конечно, я должен согласиться на это назначение — я был бы сумасшедшим, если бы отказался от него. Это была величайшая литературная удача, какая когда-либо падала мне на колени, и она не могла найти лучшее время. Это была смена обстановки, смена занятий и прекрасное положение, и все это можно было получить несколькими росчерками моего пера. Ничто, сказал я себе, не могло произойти более удачно. Должен ли я, впадая в отчаяние, умереть из-за того, что женщина прекрасна? Конечно, нет. Я стану редактором калькуттского «Громовержца». Меня и мисс Керью будет разделять вся Европа. Я забуду прошлое, начну новую жизнь и приму двенадцать тысяч рупий в год.
Как только я пришел к этому решению, прозвенел первый звонок к ужину, и, сунув письмо в карман, я спустился в гостиную.
Я не собираюсь описывать званый ужин леди Бьюкенен. Он был великолепен и пуст, какими обычно бывают деревенские званые ужины, где половина гостей — соседские священники, а другая половина — сквайры, в чьей жизни имеется единственное развлечение — охота; на которые все мужчины приходят усталыми и голодными после двенадцатимильной поездки; где дамы ничего не едят, а джентльмены много пьют; разговор переходит от модных шляпок к урожаю. Однако я нашел возможность шепнуть сэру Джеффри на ухо свою великую новость как раз перед тем, как мы спустились в столовую; и когда мы присоединились к дамам после кофе, я обнаружил, к некоторому своему удивлению, что леди Бьюкенен, миссис Макферсон и мисс Кэрью все об этом знали.
— Полагаю, мы должны поздравить вас, мистер Дандональд, — сказала жена моего друга, освобождая мне место на диване рядом с собой, — но вы должны высказать нам соболезнования. Мы безутешны в связи с перспективой потерять вас.
— Вы забудете своих английских друзей, — укоризненно сказала миссис Макферсон.
— Боюсь, не так скоро, как мои английские друзья забудут меня, — ответил я. — У изгнанников память длиннее, чем у тех, кто остается дома среди тех, кого они любят.
— Тогда почему они уезжают? — спросила мисс Кэрью с равнодушной улыбкой. — Почему они не остаются дома с теми, кого любят?
— Изгнанники, мадам, — ответил я, — не всегда могут выбирать. Иногда случается, что они бедны, а иностранное золото лучше, чем ничего. Иногда же случается, что те, кого они любят, не любят их.
— В этом случае, я полагаю, иностранное золото утешает их, — засмеялась мисс Кэрью. — Дерево-пагода покрывает множество печалей, не так ли?
— Я смогу лучше ответить на этот вопрос через двадцать пять лет, — сказал я, — если я так долго протяну на рисе и карри.
— Двадцать пять лет! — повторила леди Бьюкенен. — Вы, конечно, не собираетесь оставаться в Калькутте четверть века?
— Я думаю, вполне вероятно, что, когда я поселюсь в Индии, то не буду спешить возвращаться, — ответил я. — Я убежден, что человек, который хочет преуспеть в жизни, должен принять решение о том, чтобы обосноваться в каком-то месте. Странник не заводит ни друзей, ни состояния, а я не хотел бы жить ни без того, ни без другого.
— К концу двадцати пяти лет я стану старой, седой и бабушкой! — сказала леди Бьюкенен.
— И я буду старым и желтым, и, возможно, дедушкой, — ответил я.
— Вы не должны жениться в Индии, мистер Дандональд! — воскликнула миссис Макферсон с деланным ужасом.