Миссионер
Шрифт:
— Дак, если не на водку, то куда ж такие деньжищи? Это ж надо — подарил... Вот новость так новость...
— Рафаил, ты зайди сейчас в магазин, — предложил Андрей, — купи конфет, пачку хорошего чаю и дома посидите за столом, отпразднуете свое второе рождение.
— Крестник! — обнял оторопевшего Рафаила Гена. — А ты не трать их вообще! В рамку — и на стену, чтоб на память.
— Нет, надо обязательно отпраздновать, чтобы запомнилось, — внес свое предложение в диспут Юрий и в широкую мозолистую ладонь Рафаилу положил сотенную бумажку. — А это от меня, чтобы еще веселей за столом было.
Глаза застывшего Рафаила выкатились
— Не волнуйтесь, праздник без водки я им сорганизую. Отец, хватит воздух ртом ловить, пошли в машину — домой пора.
Рафаил скованно улыбнулся, неловко всем поклонился и хрипло произнес:
— Спасибо, братцы!..
Когда старенький «жигуленок» увозил семейство Рафаилово во светлые загоризонтные дали, провожающие махали руками, скуфеями и негромко обменивались репликами:
— Вот это задачка для мужика!
— Ничего, пусть привыкает к новой жизни.
— Однако все равно после чаев выпьет самопалу.
— Это навряд ли...
— Точно говорю...
Братья вернулись на пруд Преподобного. На берегу в одиночестве сидел и наблюдал за порхающими стрекозами приехавший утренним поездом мужчина. Джинсовый костюм, длинные волосы с проседью — и изборожденное морщинами усталое серое лицо. На пришельцев, степенно окунавшихся в святых водах пруда, он не обращал внимания. Юрий оделся и ушел отдохнуть в келью. Андрей присел рядом с приезжим.
— Из Москвы? — спросил он негромко.
— Да. Сын привез. Он сейчас с игуменом разговаривает.
— Меня зовут Андреем, а вас как именовать прикажете?
— Миша. И давай на «ты»... Я рок-музыкант. «Мы хиппи, не путайте с хэппи».
— А почему «сын привез», а не сам?
— Я как-то в это, — он кивнул в сторону монастырской колокольни, — не очень-то верю.
— Тогда зачем приехал?
— Так... — он тупо уставился на висящую над водой стрекозу. Потом дернулся, привстал, но снова приземлился. — Когда на душе тоска, надо что-то делать.
— Тоска — это не очень хорошо. Лучше без нее. А как она появляется?
— После творчества. Я ведь не только играю, но и пишу музыку. Когда творишь — все хорошо: подъем, летаешь!.. А как на землю спустишься — будто похмелье наступает. Тяжко и муторно.
— Скажи, а как рождается музыка?
— Рождается? — Михаил оживился. — Сначала в душе идет какое-то наполнение. Потом в голове появляются образы. Картинки такие красивые: небеса, горы, звезды, светила неземные, туманы синие, фиолетовые, красные; голоса как бы мимо проносятся... Потом вихрь застывает, и на какое-то время устанавливается тишина. А потом!.. Потом звучит музыка — и тут только успевай записывать. Она льется из космоса, это нечеловеческие звуки. О! Это божественно! Когда я их записываю, а потом воспроизвожу, музыка огрубляется, стирается, замыливается. Нечто приблизительное получается только во время концерта, когда я импровизирую. Но после этого полета приходит такое опустошение, что...
— Рука тянется к стакану или игле.
— Ну, да, конечно... — Михаил опустил глаза. Потух и сник. — А теперь уже и музыки нет. И водка не помогает. Только одна тоска. Ну, я-то — ладно. А сколько мы уже друзей похоронили...
— Как мухи в паутине, — прошептал Андрей.
— А что, похоже! — творческая личность оценила предложенный яркий образ. — Только не совсем понятно, кто паук-то?
— А тот, кто картинки с музыкой тебе навязывал.
— Нет. Ерунда! Просто мы еще не готовы принимать образы, чтобы не болеть. Мы слишком слабы для восприятия космических энергий. Но я верю в то, что сверхчеловек будущего сможет сотрудничать с космосом плодотворно.
— Другими словами, ты веришь, что муха когда-нибудь станет пауком. А паук — бабочкой?
— Я ему про космос, а он про мух каких-то... — Михаил с презрением посмотрел на собеседника. — Космос, молодой человек, не каждому дано понять.
— Ну, почему же? Надо только потерять совесть — только и всего.
— Причем здесь совесть?
— Ну, если отбросить образное иносказание и говорить прямо, по-мужски, то, несмотря на сложность темы, на самом деле, главное — просто. Совесть — это голос Бога в душе человека. А образы, картинки и прочие музыки — это паутина существа, противного Богу. То, что ты здесь, наличие тоски в твоей душе, неприятие паутины — это работа твоей пока еще живой совести. А вот если бы совесть твоя омертвела, то без всякой сверхчеловечины ты уже сегодня смог бы сам воспринимать и распространять всю эту заразу дальше. Думаю, если б твой сын за тебя не молился, этот извечный противник Бога уже и силенок тебе подбросил бы, и картинок поярче и ядовитее. Только сын подключил к твоему спасению Самого Бога, против Которого нет у врага сил. Кроме твоей собственной гордыни. И теперь ты просто должен помочь самому себе.
— Вот, снова голоса пошли!.. — Михаил вслушался внутрь себя. — Ругаются теперь... О, ужас, какая похабщина лезет!
Андрей в своей обычной Иисусовой молитве слова «помилуй мя грешного» заменил на «помилуй нас грешных».
— А сейчас что ты слышишь? — не прерывая молитвы, спросил Андрей.
Михаил помолчал, потряс головой и удивленно признался:
— Ничего! Да, абсолютно ничего. Полная тишина!
— Учись Иисусовой молитве, и вся эта нечисть, что в твоей голове свила гнездо, разлетится, как стая испуганных ворон.
Подошел светловолосый юноша с ясными спокойными глазами и позвал отца в келью к игумену на отчитку.
— Что такое — отчитка?
— Молебен это для излечения твоей души, не бойся, пап... — пояснил сын.
На скамейке среди наступившей тишины в тени старой березы сидел молодой отец Федор и читал «из святых отцов». Увидев Андрея, вышедшего на прогулку, подозвал его и благословил сесть рядом.
— Вы из Москвы?
— Да, батюшка.
— Ну, и как там? Служат в храмах так же, как у нас, или хуже?
— По-разному. Все-таки около трехсот храмов...
— Слышал я, испортились там у вас священники. Почти все в прелести, говорят.
— Не дайте, батюшка, впасть в грех осуждения священства. Остерегаюсь я этого.
— А ты и не впадай.
— Тогда я лучше промолчу.
В наступившей тишине слышался далекий лай собак.
— Ох, что-то бесы расшумелись, — проворчал отец Федор.
— Это же собачки.
— А ты разве не знаешь, что собаки — это бесы?
— Мне отец рассказывал, как на войне его с передовой, тяжело раненного, собачка вытащила. Зачем же бесу человека спасать? Слепых они водят еще.