Миссия доктора Гундлаха
Шрифт:
20 ноября Гундлаха после обеда пригласили в командирскую землянку. К своему удивлению, он увидел там Глэдис Ортегу, на встречу с которой потерял почти всякую надежду, хотя часто о ней вспоминал. Она поздоровалась с ним за руку. Их оставили наедине.
— Я рада, что вы живы,— сказала она просто и прямо.— Несмотря на все предосторожности, кто-то узнал о нашей встрече... Это враг подлый и неумолимый!
— Вы имеете в виду агентство?
— И тех, кто стоит над ним... Слава богу, эта история закончилась для вас благополучно.
— Она для меня еще не закончилась...
— Ах, ну да! Вы чувствуете себя оскорбленным. Кроме того, комфорт в нашем лагере оставляет желать лучшего...
— Речь совсем не о комфорте. Как бы вы чувствовали себя на моем месте? Вполне естественно, что меня волнует моя судьба!
— Мы ничего лично против вас не имеем.
— То же самое мне говорил Пинеро.
— Как вы можете сравнивать?! — Она сидела, подперев подбородок ладонями и опустив глаза, словно вести разговор ей было трудно.— Пинеро — жалкий прихвостень тех людей, которые владеют у нас всем. Мы боремся за справедливое дело. Мы воюем с теми, кто методично и безжалостно уничтожает наш народ. Ведь то, что они делают с нами, есть самый настоящий геноцид! Мы вынуждены бороться, нам навязали эту войну. А нас называют террористами, «длинной рукой Москвы»... Какая чушь!
Она так наморщила свое лицо с крупным ртом и высоким открытым лбом, что оно стало едва ли не отталкивающим.
— Я вас понимаю,— сказал Гундлах,— но поймите и меня. Легче бороться с винтовкой в руках, чем вот так сидеть и ждать своей участи.
Глэдис Ортега покачала головой.
— Нет, сеньор Гундлах. Этого нам от вас не нужно. Наши зарубежные друзья не раз высказывали желание сражаться на нашей стороне... Недавно с такой просьбой пришли два североамериканца, и мы с уважением отнеслись к их желанию, но мы им отказали. Это борьба наша, и по вполне очевидным причинам мы хотим вести ее сами. Рук, готовых взяться за оружие, много... Не хватает как раз оружия. И об этом я собираюсь с вами говорить.
— Чего же вы от меня хотите?
Сеньора Ортега помолчала несколько секунд, приоткрыв рот и обнажив влажные крупные зубы.
— Меня посылают за океан, в Западную Европу. Моя задача: добиться там понимания целей нашей борьбы и нашего нынешнего положения. Смена руководства в Штатах только обострит ситуацию. Мы должны предпринять встречные шаги. Многие из наших поедут в разные страны. У нас сложилось мнение, что вы могли бы сопровождать меня.
Гундлах опешил. Это было слишком неожиданно. Он с ней в такой поездке? Помимо деловой стороны, предложение заманчивое. Несмотря на свою подчеркнутую деловитость, женщина эта — чистой воды искушение.
— Сопровождать? — выдавил он из себя.— В качестве переводчика? Или специалиста по рекламе?
— В качестве человека, много здесь пережившего, не стесняющегося говорить правду и, как нам кажется, сочувствующего нашему делу. Что вы на меня уставились? Вы недовольны?
Гундлах порылся в карманах.
— Куда же я поеду с таким паспортом?
Его слова развеселили сеньору Ортегу. Она не улыбалась, но Гундлаха поразило, как быстро меняется у нее настроение.
Он положил перед ней французский паспорт, выданный на имя Жака Рокемона, родившегося 11 декабря 1944 года в Страсбурге. Как ни странно, этот документ уцелел в сумятице последних недель. Паспорт имел солидный вид, на соответствующих страницах — визы некоторых не вызывающих подозрения стран. Есть даже пометка, сделанная в Сан-Хосе, Коста-Рике. Но сальвадорской визы не было.
— Видите? Мы не сможем воспользоваться местным аэропортом.
— Это в наши планы вообще не входит. И мое лицо хорошо известно, и вас те, кому нужно, знают. Нам предстоит путешествие. Доктор Диас считает, что для него вы достаточно здоровы.
Она в общих чертах рассказала, как и куда они доберутся — по крайней мере, на первом этапе. Завтра же они отправятся в северную провинцию Галатенанго, а оттуда, через весь Гондурас, к Карибскому побережью. Пойдут нелегально, с помощью надежных друзей. Из бухты Аматик переправятся в Белиз, далее — с настоящей визой — в Мехико-Сити, главный сборный пункт сальвадорской эмиграции.
Сеньора Ортега сидела перед ним спокойная, красивая и неприступная, как некогда в гостиничном ресторане. Гундлах испытал ощущение подъема — наконец что-то сдвинулось с места. Идея вернуться в Европу все больше нравилась ему.
— И что конкретно мы будем делать? — спросил он, хотя она как будто уже объяснила это.
— Разъяснять! Пусть узнают правду о нас, а не только ту жвачку, что на европейский рынок поставляет хунта.
— Хорошо, что с такой миссией посылают именно вас...
Она пристально посмотрела на него.
— Поручение весьма ответственное, сложное. У правительств мы немногого добьемся, если нас вообще примут. Зато нас может поддержать левая и либеральная печать, а значит, значительная часть населения, молодежь...
Он с трудом вникал в суть ее слов. Он смотрел, как шевелятся ее губы, и чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Время ожидания и бездействия миновало.
Глава 9
На местном автобусе — старая колымага, которую все почему-то называли «Ла баронеса»,— среди мешков с кокосовыми орехами и фасолью, домашнего скарба, корзин с козами и курами, они долго тряслись мимо плантаций сахарного тростника, потом миновали в предгорье городишко Ла Рена, состоящий в основном из военных казарм и торговых заведений, и сделали конечную остановку в приграничной деревне. Зашли в свежевыбеленное здание местного ресторанчика, напоминавшее скорее салун, Глэдис Ортега была готова к любому повороту событий: он, Гундлах, французский турист, изучающий местные обычаи, а она его переводчица. По ее мнению, версия убедительная. В ресторанчике подавали кукурузные лепешки и «уэвос а ла ранчера», яичницу с чилийским перцем слоем в палец толщиной — блюдо, от которого, как здесь говорили, сгорал желудок. Они поели.
Через границу перебрались на мулах, ведомые молчаливым и мрачным с виду проводником, а к полудню следующего дня оказались в Грасиас, что в переводе означает просто «спасибо», городке с небольшим взлетным полем. Узнав, что в Гондурасе около пятидесяти аэродромов и воздушные линии протянулись почти в любой уголок страны, Гундлах вздохнул с облегчением. Особенно его порадовало, что при оформлении билета никаких документов не спрашивали. Глэдис Ортега без всяких сложностей купила за девяносто лемпиаров, или сорок пять американских долларов, два билета в Пуэрто-Кортес.
Самолет устаревшей конструкции, тарахтя мотором, пробивался сквозь тучи. Над Пуэрто-Кортесом висела сплошная пелена дождя, его струи накрывали все Карибское море. Вышли из самолета — дождь льет и льет, город, кажется, утонул в дожде, город, оказавшийся скоплением крытых жестью деревянных домишек. Улицы превратились в русла мутных рек, несущих с собой черт знает какие отбросы. Невероятная духота, одежда так и липнет к телу. Тем не менее в этом городке наверняка нашлась бы гостиница с кондиционером, но мадам Ортега велела таксисту ехать через полотно узкоколейки в дрянной пансион «Париж», стоявший у самого моря. А там сняла всего одну комнату, будто понятия не имела о том, в какое положение такая погода ставит мужчину и женщину, оставшихся наедине.