Миссия доктора Гундлаха
Шрифт:
Вечером они перебрались в пансион «Ла ронда». На улице Глэдис зазнобило — пора покупать пальто, тем более что вот-вот они окажутся в Европе... Что ее действительно беспокоит: прохладный воздух, подброшенный журнал или предстоящее выступление? В доме профсоюзов, перед тем как войти в небольшой зал, где заседал «Постоянный трибунал», она надела очки с затененными стеклами, закрывавшие пол-лица. На невысоком подиуме сидели две женщины и трое мужчин, олицетворявшие суд, и секретарь, который вел протокол. Включили магнитофон.
К свидетельскому пульту пригласили индейца, крестьянина из горной Гватемалы. Он с трудом подыскивал слова и часто повторялся, рассказывая о гибели своей деревни. По-испански он говорил просто, слов знал немного, и Гундлах отлично все понимал. В деревню, где жил этот индеец, явилась военная полиция, чтобы арестовать «Комитет по восстановлению». Они без разбора стреляли по сторонам, хватали что под руку попадется, убивали скотину, поджигали дома. Они сказали, что убьют всех жителей деревни. Крестьяне успели убежать и спрятаться: сначала в ущельях, а теперь — в лесах. Питаются одной травой, а там ведь есть и грудные дети... Чем их кормить? У матерей нет молока...
— Военные пробыли у нас неделю. Они убили человек шестьдесят,— говорил он, не повышая голоса,— даже в церкви все перевернули, искали оружие. Нашли где-то старинное ружье, совсем с ума посходили... Перекрыли все дороги. Ни «скорую помощь», ни санитаров, ни даже пожарной команды из Сан-Маркоса к нам не пропустили. Мертвых они закопали. Когда трупы начали смердить, они заявили, что людей убили партизаны. Но это ложь.
Выступило еще несколько свидетелей, дополнивших рассказ о резне, их перебивали журналисты: требовались цифры, даты, транскрипции на разных языках названий деревень и провинций. Искренность выступавших никаких сомнений не вызывала, и именно это потрясало. Иногда в зале наступала страшная тишина. Глэдис, сидевшая рядом с Гундлахом, вся сжалась, словно раздавленная услышанным.
«Какая бездна падения! — думал Гундлах.— Это ведь все равно что в кошмарные времена средневековья, инквизиции, Тридцатилетней войны в Германии, и причиной тому всегда были и есть люди, конвульсивно цепляющиеся за свои привилегии и власть».
Он заставил себя собраться, сконцентрироваться. Председательствующий трибунала, швейцарский юрист, как объяснил Альфредо, перешел к вопросу о Сальвадоре. В основном выступали свидетельницы: профсоюзные активистки, учительницы, жены арестованных и пропавших без вести. Они говорили о себе, представляясь залу, называли свои имена. Лишь террор режима заставил этих людей прийти к радикальным взглядам, привел их в подпольные группы, отряды борцов.
Поднялся сидевший справа перед ними журналист — судя по акценту, американец — и задал вопрос. Возможно, свое имя и орган печати он называл еще до прихода. В отличие от других репортеров руками он не размахивал, но зато набычился и делал головой движения вперед, словно желая пробить стену.
— Что вы скажете по поводу убийства брата диктатора?
Женщина, стоявшая на сцене, ответила не сразу. Она назвалась врачом, говорила умно и убедительно, но к этому вопросу была, по-видимому, не готова.
— Иногда случается,— ответила она,— когда партизаны стреляют в особо изощренных убийц и палачей. Таким был брат диктатора, например...
— Это все, что вы можете сказать?
— Однажды партизаны сожгли весь урожай кофе одного из латифундистов.
— Спасибо, что вы упомянули об этом...— Журналист сел и пригладил свои рыжеватые волосы. Неясно, был ли он человеком предубежденным или просто имел привычку задавать свои вопросы в резкой форме. Но Глэдис Ортега не выдержала, вскочила с места.
— Спросите ее лучше о кровавой бане, устроенной перед собором,— воскликнула она взволнованно.
Репортер повернулся к ней, склонив голову набок. Вид у него при этом был удивленный.
— Поезжайте в Сальвадор, сеньор, пойдите в кварталы, где живет беднота! — Ее голос, низкий и звучный, стал резким.— Ранним утром, к моменту отмены комендантского часа, вы, не исключено, наткнетесь на туловище разрубленного пополам юноши, а ноги его будут лежать на другом перекрестке... Разрубить человека пополам ударом мачете — это для жандармерии акт героизма. Я видела собственными глазами голову профсоюзной активистки, привязанную за волосы к забору соседнего дома. А тело ее лежало в сточной канаве. Убийцы и не пытались скрыть, кто они...
В зале немая тишина. Альфредо попытался было усадить Глэдис, но она отбросила его руку:
— Оппозиция в Сальвадоре — это сопротивление всех слоев населения, кроме помещиков-латифундистов, «избранных семей Сальвадора». Оно ими самими вызвано и против них направлено!
Эмоциональный взрыв исчерпал, кажется, все силы Глэдис, и она двинулась к выходу. Альфредо пытался вернуть ее в зал, говоря что-то о выдержке и дисциплине, но она ответила, тяжело дыша:
— С меня хватит! Не требуйте сейчас большего, простите, но я не могу...
По дороге домой Гундлах взял ее руку в свою и почувствовал, как она дрожит. Нет, в этом городе она куда менее уверена в себе, чем была по дороге сюда.
Глава 12
Ночью зазвонил телефон. Сперва Гундлах подумал, что ему почудилось. Но чуть погодя телефон зазвонил снова.
— Это Пинеро. Ну, как идут ваши дела?
Удар пришелся впору. У Гундлаха упало сердце, он воспринимал все как-то нереально, и тем не менее разговор состоялся, пусть и не осознанный им до конца. Пинеро или кто-то другой, назвавшийся его именем, сказал без особой обиды, скорее даже по-приятельски, что глаз с него не спускают, потому что с него кое-что причитается, а Гундлах, в свою очередь, сказал, что и их счета пока не оплачены.
В предрассветных сумерках, окончательно проснувшись, Гундлах опять подумал, что все это ему просто-напросто приснилось. Но Глэдис сказала, что ей тоже звонили, пожелали успехов в Европе, намекнув, что ее будут с нетерпением ждать в Мадриде. Мадрид был действительно первым этапом на их пути... Ее не покидала мысль о возможной ловушке, в которую они не то уже попали, не то вот-вот попадут. В бюро «Мексикана де авиасьон» на углу бульваров Бальдераса и Хуареса они встретились с Даниэлем, настоятельно советовавшим выбрать кружной путь — через Гавану.