Миссия в Париже
Шрифт:
Присмотревшись ко всему происходящему, Павел увидел знакомого: тощего парубка с вислыми запорожскими усами. Кажется, он работал здесь помощником режиссера. Вспомнил, что это он не так давно уговаривал Миронова изобразить какого-то ездового или ямщика.
Кольцов подошел к парню, взял его выше локтя за руку, спросил:
– Извините, уважаемый! Не подскажете, где сейчас можно отыскать Миронова?
– Юрку? Да он где-то здесь! – парень огляделся по сторонам, кому-то крикнул: – Семен! Где Юрка?
– Был здесь. Должно,
– Домой?
– Никак нет. Я пока никого не отпускал. Иван Ильич сказали, что под утро еще понадобятся стрельцы, – обстоятельно отчитался Семен.
– Его вот ищут, – объяснил помощник режиссера..
– Из полиции? Опять что-то натворил?
– Нет, я его земляк, – успокоил всех Павел.
Помощник режиссера принял к сведению слова Кольцова, приказал Семену:
– Приведи его.
– Как же! Приведешь! Мы с ним не в контакте. Норовистый, зараза, как необъезженная коняка. Вчера меня за здорово живешь по физии съездил, – пожаловался Семен.
– Ну отведи вот их. И тут же назад. Скоро Иван Ильич придут, сымать бояр будем.
Болотова, заинтересовавшегося киношной суетой, Кольцов оставил наблюдать за подготовкой к съемке, а сам вслед за Семеном отправился в поисках Миронова в другой конец павильона. Шли уже знакомым Кольцову путем. Он предположил, что если Миронов никуда не сбежал с кинофабрики, то, скорее всего, спит сейчас в своем закутке, во всеми забытой до поры до времени капитанской рубке.
Там его и нашли.
– Юрка! К тебе пришли? – еще издали прокричал Семен.
В ответ была тишина.
– Норовистый, гад. Чуть что, сразу кулаками машет, – снова пожаловался Семен и, подойдя к самой лесенке, ведущей в капитанскую рубку, опять прокричал: – Слышь, Юрка! За тобой пришли!
– Кто? – донесся из рубки голос Миронова.
– Кто-кто! Полиция!
– Скажи полиции, у меня сегодня не приемный день. Пускай завтра приходят, – лениво, сонным голосом, отозвался Миронов.
– Понимает, гад, шутки! – восхищенно улыбнулся Кольцову Семен. – Вы тут теперь сами. Может, выпил. Так вы его малость по щекам. Не любит.
И Семен исчез в лабиринте перегородок. А Павел поднялся по шаткой лесенке к двери капитанской рубки. Увидел на вращающемся стуле развешанную одежду Миронова, а потом и его самого. Он лежал на полу рубки, на вымощенной из различного киношного тряпья, постели.
Миронов поднял голову, попытался в павильонных сумерках разглядеть, кто посмел его потревожить. Пошарил рукой по полу, нащупал спички и зажег стоящий на полу рядом с ним керосиновый каганец. Разгораясь, он постепенно осветил капитанскую рубку.
– Вы? – удивленно сказал Миронов, узнав Кольцова. – А я уж подумал: пропала моя работа. Подумал, видать, вам этот саквояж, как козе пятая нога.
– Где он? – спросил Кольцов.
– Триста франков пришлось отдать, –
– Потом подробности! – нетерпеливо сказал Кольцов.
Но Миронов продолжал монотонным скаредным голосом отчитываться:
– В Ниццу за ним ездил. Этим молодоженам взбрело в голову в Ницце провести медовый месяц. Пришлось ехать. Сто сорок франков билет. Туда и обратно. Сплошное разорение.
– Слушайте, Миронов! Я вас сейчас убью! – закричал Кольцов. – Дайте мне в руки саквояж, и после этого я готов хоть сутки слушать ваш свинячий бред.
– Саквояж – вон там, под тряпьем, – указал Миронов на кучу какой-то ветоши.
– Вы сумасшедший, Миронов! – Кольцов стал разгребать старые занавески, до дыр заношенные рубахи, вытертые бушлаты и шинели, остатки каких-то ковриков и подстилок. Наконец, нащупал ручку саквояжа. Потянул за нее. Саквояж был пустой и легко высвободился из-под наваленной на него ветоши. Сердито сказал: – Его же здесь могли украсть.
– В мои апартаменты никто ни ногой. Четверо суток здесь хранился – и ничего.
Чемодан стоял на полу перед Кольцовым. По подробным рассказам шорников еще там, в Москве, и по недавним воспоминаниям Старцева и Бушкина, это, похоже, и был тот самый саквояж. Добротный, из толстой бычьей кожи, перехваченный двумя широкими ремнями, с изящными круглыми рантами, прошитый шелковым шнуром мелкими ровными стежками.
Павел провел рукой по коже, слегка придавил пальцами рант, изящной тонкой колбаской опоясывающий крышку, и почувствовал под пальцами едва ощутимые бугорочки. По всей видимости, это и были бриллианты.
– Видите, я сдержал свое слово, – не преминул напомнить Миронов, одеваясь. – Надеюсь, потраченные мной деньги вы вернете? Вкруговую семьсот франков. Гостиница, питание, то, се. Деньги – это вода, – сказал какой-то мудрец. Я бы уточнил: деньги – это воздух. Они находят крошечную дырочку и незаметно улетучиваются. Аванс, если помните, был всего лишь четыреста франков.
Кольцов сунул руку в карман, извлек пятисотенную бумажку.
– Вот вам еще пятьсот. Четыреста и пятьсот, по-моему, это и будет семьсот.
– У вас в гимназии был хороший учитель арифметики.
Павел был щедр и расточителен. С его души спадала тяжесть, отступала нервотрепка, колотившая его все последние дни. Свершилось то, на что он никак не рассчитывал. Нет, он не поедет сейчас на Маркс-Дормуа. Он все равно не сможет нынешней ночью спать. Он разбудит Жданова и Фролова, и пусть они при нем, ночью же, взрежут эти проклятые ранты и выложат на стол то, что отобрало у него, по меньшей мере, десять лет жизни. Никак не меньше. И на этом он ставит точку! К чертям собачьим эту работу, это постоянное хождение по лезвию бритвы. Не тот возраст, не те нервы.