Младший научный сотрудник 2
Шрифт:
— Зина, — сказала она, немедленно откусив треть мороженки.
— Зина-корзина, значит, — зачем-то срифмовал её имя я, — ну и что у тебя за информация?
— Твоя мать недавно обследование делала, — сказала она, справившись с мороженым, — а обследовал её мой отец, он в 40-й больнице работает.
— Так-так, — только и смог ответить я, — что за обследование, какие итоги?
— У неё онкология, вторая стадия, — продолжила она. — Нужна операция, причём немедленно, а она согласия не даёт.
— Мда… — задумался я, — спасибо
— Стой, — скомандовал я ей, когда она уже развернулась уходить, — у отца как фамилия?
— Такая же, как у меня — Лебедев. Имя-отчество Иннокентий Антоныч, — с готовностью сообщила она, — можешь телефон записать, — и она продиктовала шесть цифр
— Рабочий? — уточнил я.
— Не, на работе его сложно поймать, домой звони после семи вечера, — и она скрылась за углом ближайшей хрущевки.
А я доел своё мороженое и присел на скамеечку под липами, весь наш район почему-то был этими деревьями засажен. Ждать пришлось не слишком долго, с полчаса где-то — и вот мы уже возвращаемся через парк к дому. Хотя день был не выходной, но всё равно почти все парковые заведения функционировали.
— Может на карусели прокатимся? — показал я на огороженный квадрат, в котором дислоцировались все аттракционы, а именно — цепочная карусель, колесо обозрения, качели-лодочки и совсем уже детсадовский круг с лошадками и оленями.
— Да я вроде уже вышла из детского возраста, — улыбнулась она.
— Так и я тоже вышел, и что? — задал я логичный вопрос, — на карусельке прокатиться теперь нельзя что ли?
— Ну пойдём, умеешь ты уговаривать, — согласилась она, — на колесо. Сто лет на таком не каталась.
— Как физрук-то? — спросил я, когда а взял два билетика по 10 копеек и мы уже унеслись в поднебесье (колесо было не таким, конечно, как Лондон-Ай, но вполне приличной высоты).
— Исправился, — со счастливой улыбкой ответила она, — даже цветы один раз подарил.
— Ну надо ж, — заставил я себя удивиться, — кто бы мог подумать… а чего там у тебя с обследованием? — подвёл я беседу к нужной точке.
— А ты откуда знаешь? — строго спросила она.
— Птичка на ухо нашептала, — отговорился я, — знаю и точка.
— Догадываюсь я про этих птичек, — пробормотала она, но продолжила тему, — ну да, была в 40-й больнице, пока ты в колхоз ездил, — и она затормозила на этом месте.
— И что там наобследовали? — подтолкнул её я.
— Бластому какую-то, — выдавила из себя она, — хотят операцию делать.
— А ты чего?
— А я боюсь — вдруг зарежут… жила себе спокойно сорок лет и ещё столько же проживу без всяких операций.
— Ясно, — притормозил обсуждение, — а я из Москвы колбасы привёз.
— Правда? — обрадовалась мать, но скорее не колбасе, а смене темы, — а какую?
— Кило языковой и батон одесской.
— Теперь заживём, — оживилась она, — у нас в школе набор дадут только к 7 ноября…
На этом наш разговор сам собой увял, мы вылезли из кабинки колеса обозрения, когда оно сделало три полных круга, и направились к дому, тут уже совсем недалеко было.
А я по дороге почему-то задумался про эти вот продуктовые наборы, ещё один бич социалистического пути развития. Выдавали их практически во всех учреждениях 3–4 раза в год — обязательно на Новый год и к 7 ноября, прочие даты варьировались. Могли и к 8 марта дать, могли и к 1 мая, а то и просто в обычный непраздничный день. В состав их почти обязательно входила колбаса, варёная или копчёная или оба вида сразу. А ещё бывали такие дефицитные вещи, как индийский чай со слоном, растворимый кофе производства Днепропетровского завода пищевых концентратов или даже Индиан-инстант (получаемый Союзом путём хитрых взаимозачётных операций с Индийской народной республикой). И ещё там бывали баночки зеленого горошка, сгущенного молока, майонез (который тоже был жутчайшим дефицитом и обычно оставлялся стоять в холодильнике к праздничному оливье) и даже красная икра.
И не надо путать заказы, которые выдавали на службе, со специальными магазинами «По заказам» — их обычно 1–2 штуки на район имелось. Здесь тоже продавали дефицит, но с обязательной нагрузкой сверху — с тем, что лежало на прилавках годами и не распродавалось. Мука, крупа, сахар, макароны, несъедобный суп в пакетиках и тому подобная ерунда. В итоге цена дефицитного товара взлетала чуть ли не вдвое, это мало кому нравилось… поэтому большой популярностью заказные магазины не пользовались, в отличие от наборов на работе — там-то всё по госцене шло.
Заодно анекдот вспомнил, который оценят только старожилы, заставшие эпоху развитого социализма… бабка в очереди рассказывает соседке — как они там живут, при капитализме-то, даже не знаю, голодают наверно, а у нас хоть наборы к праздникам подбрасывают…
А вечером я позвонил врачу из 40-й больницы, не со своего телефона, упаси бог, конечно, на улицу вышел к ближайшему автомату. Трубку взяла та самая Зина, она сразу и позвала отца.
— Здравствуйте, Иннокентий Антоныч, — сказал я в трубку, — извините за беспокойство, но я Петя, сын Клавдии Петровны Балашовой, она у вас обследовалась вот только что…
— Петя, говоришь? — ответил он, — это хорошо, что ты Петя… знаешь, это разговор не телефонный, ты лучше завтра приходи в нашу больницу… часов в шесть вечера… спросишь в приёмном покое, как меня найти, вот там и поговорим.
— Замётано, — ответил я, — завтра в шесть вечера.
А совсем уже в ночь мне на домашний позвонил Аскольд… да-да, я ж ему свой номер давал когда-то, но использовал он его в первый раз.
— Привет, — сказал он, — Камак, как жизнь?
— Да примерно такая же, как с утра была, — ответил я, — принципиально ничего не изменилось.