Млечный путь
Шрифт:
Помню, Лева, делая левый спин-поворот, зацепил краем сутаны огромный напольный шандал, похожий на плевательницу, и, ловко подхватив его обеими руками, устремился в центр зала, где Петр Великий, срывая аплодисменты, отплясывал камаринского с ручным медведем.
— Приглашаю вас, — сказал Лева медведю, — приглашаю вас сплясать со мной танец Святого Витта!
Фокина с трудом уняли.
Позже Тамара Владимировна, кося помутневшими глазами то на меня, то на Риту, спрашивала Леву:
— Так вы следователь? Ловите жуликов и расхитителей, коррупционеров и взяточников?
— Я
— Неужели в Москве кого-то убивают?!
— И минуты не проходит, — доверительно понизив голос, сказал он. — В последнее время, — Фокин придвинул свой стул ближе к Тамаре Владимировне, — активизировались разные шутники вроде адмиралов Крузенштернов, — он посмотрел на меня и хохотнул, — и Дедов Морозов в шубах на ватине. Чрезвычайно активизировались! Вот их-то я и ловлю…
— Поймали? — продолжала расспросы Тамара Владимировна. Наморщив лоб, она бросила на меня быстрый взгляд.
— Пока нет, но час триумфа близок…
Тут Фокина подхватили под руки какие-то дамы, выряженные опереточными пастушками, и, посверкивая черными сумасшедшими глазами, увлекли в бешеный гавот.
— Сапега, скажи… — повернулась ко мне Тамара Владимировна. — А зачем тебе понадобилось?..
Я напрягся. Ну, вот и дождался: сейчас она задаст трудный вопрос, на который у меня не найдется убедительного ответа.
— …переодеваться в Деда Мороза и адмирала?
Так и есть, задала, не удержалась.
— И почему ты не приклеил усы? Они бы тебе пошли.
Моя очаровательная любовница на глазах теряла мое расположение: она стала задавать неудобные вопросы и из разряда пылких любовниц стремительно перемещалась в разряд нежелательных свидетелей.
Правда, вскоре она поняла, что с вопросами переборщила, и сказала, как бы оправдываясь:
— Сапега, — она вздохнула, — я больше ни о чем никогда тебя не буду спрашивать. Уверена, все, что ты делаешь, ты делаешь правильно.
Мне бы ее уверенность.
…Медленный танец. Вокруг нас, раскачиваясь, надвигаясь и отдаляясь, кружатся полупьяные пары. Пол уходит у нас из-под ног, словно мы вальсируем в шторм на кренящейся корабельной палубе.
Ни Левы, ни Тамары Владимировны поблизости нет. Ее рука в моей руке. Я притягиваю девушку к себе и нежно целую в губы. Рита не отстраняется.
— Я знаю, — она положила ладонь мне на затылок, — я знаю, чего вам не хватает, чтобы выглядеть абсолютным адмиралом.
— Абсолютный адмирал? — я усмехнулся и притянул ее к себе. — Это что-то новенькое.
— Вам не хватает… капитанского мостика. И чтобы вокруг бушевал океан!
Я внимательно заглянул ей в глаза.
— Океан могу организовать, — пообещал я.
— Прямо сейчас?
— Нет, к июню.
— Почему к июню?
— В июне у меня отпуск. Куплю самолет, и мы с вами вдвоем махнем на Гавайи.
Она недоверчиво смеется. Но я-то знаю, что все это не пустые слова.
Тут музыка обрывается, и я веду Риту к столу. Я уже сказал ей все, что хотел. Мимо, шурша шелками, проплывает Бутыльская. Она глазами показывает на Риту и одобрительно улыбается.
…В машине Тамара Владимировна
Много лет назад я убил свою жену. Впрочем, не знаю, можно ли назвать это убийством. Я желал смерти своей жене. Был такой грех. Я думал, что именно жена и связанная с ней несвобода мешают мне реализовать свои амбиции. Освобожусь, думал я, и все пойдет как по маслу.
Она была неизлечимо больна и умирала в страшных муках. В клинике, согласно медицинским предписаниям, утвержденным министерством здравоохранения, делали все, чтобы продлить ее мучения. Хотя все — и врачи, и медсестры — прекрасно знали, чем все это рано или поздно закончится. Повторяю, жена была безнадежна. Капельницы, инъекции и даже — какого черта?! — физиотерапия. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Ее крики сводили меня с ума. Весь этот ужас длился и длился, и, казалось, ему не будет конца. Я дал ей яду. Вернее, истолок в ступке две горсти снотворных таблеток. Через день ее и мои мучения закончились. А еще через день в дверях морга я столкнулся с заведующей онкологическим отделением профессором Агнессой Петровной Баженовой, которую за глаза все звали Агрессором Петровной.
— А вы, однако, смельчак, — сказала она, закуривая сигарету. — В прежние времена вас отправили бы на виселицу.
— И правильно бы сделали, — ответил я.
На кладбище я слышал:
— Как она постарела… — скорбно подперев рукой подбородок, говорила какая-то женщина, которую я впервые видел и которая утверждала, что она ближайшая подруга покойницы, — я ее едва узнала, совсем старушка.
А я видел прекрасное лицо, прелестные губы и чистый юный лоб. Казалось, моя жена по ошибке попала на собственные похороны.
Трудно примириться с тем, что человек, с которым ты на протяжении долгих лет делил кров, перестал существовать. Совсем недавно жена ходила по этим комнатам, в шкафу еще висят ее платья, от которых пахнет ее любимыми духами и которые я через неделю, мысленно испросив у нее прощения, свяжу в узел и под покровом ночи снесу на помойку.
Цена свободы всегда высока. И она будет предъявлена тебе в самый неожиданный момент. В цене может быть заложена чья-то жизнь. Хорошо, если твоя. Ценой может оказаться одиночество. Не каждый справится с ним. Хотя я и мечтал всегда жить один, я оказался не подготовленным к жизни без подруги. Я не мог долго пребывать в одиночестве. Но выяснилось это тогда, когда вокруг меня образовалась пустыня, которую, я понял это, мне в одиночку не преодолеть.
И все же надо признать, горевал я недолго. К смерти жены мне удалось отнестись взвешенно и с философским стоицизмом, и не прошло, как я говорил, и недели, как я избавился от всех жениных вещей. То есть абсолютно ото всех. Начиная с пустых баночек из-под питательных кремов, шляпных и обувных коробок, чулок, бигуди, колготок, пудрениц, флакончиков с остатками духов и кончая шубами, портативными записными книжками, всяческими мулине, шалями, перчатками, сапожками и прочими женскими атрибутами, причиндалами и аксессуарами.