Млечный путь
Шрифт:
В медицинском училище Нурания изучала немецкий язык и теперь, вспоминая отдельные слова и целые фразы, прислушивалась к выкрикам невидимой из вагона беснующейся толпы. С содроганием думала она о том, какими далекими от действительности оказались ее довоенные представления об этой стране. Помнится, Зариф и другие командиры, говоря о неизбежности войны с фашистами, были в то же время уверены: стоит Гитлеру напасть на нашу страну, как рабочий класс Германии поднимется против него. Не знала Нурания, что это было всеобщим заблуждением. Ни она, ни другие пленницы, захваченные
В один из дней поезд остановился на голом поле, и пленных построили вдоль состава. На этот раз все они, женщины и мужчины, были выпущены одновременно, но о том, чтобы кому-либо выйти из строя, подойти к группе из другого вагона не могло быть и речи. Тут же раздавался грубый окрик, овчарки начинали рваться с поводка.
Пленные красноармейцы еле стояли на ногах. Видно, их кормили еще хуже, чем женщин, а то и вовсе морили голодом. У многих на голове или на раскрытой груди грязные, пропитанные кровью повязки, некоторые опираются на плечи товарищей.
Высокий худой офицер в сопровождении двух автоматчиков прошелся вдоль состава, стал посередине и объявил, что сейчас пленные получат горячую пишу, пройдут медицинский осмотр.
Тут же из-за приземистого каменного строения показалось несколько машин, с которых началась раздача супа в алюминиевых мисках и по куску хлеба.
— Ради бога, не торопитесь! — предупредила Мария пленниц. — Суп ешьте маленькими глотками, а хлеб оставьте на потом!..
Но где там! Голодные женщины, обжигаясь горячей похлебкой из брюквы и картофельной кожуры, вмиг очистили миски, почти не жуя, проглотили плохо пропеченный хлеб и, разморенные едой, опустились на траву.
И тут началось такое! Несчастные женщины, хватаясь за живот, со стоном и проклятиями катались по земле, многих рвало, дети кричали истошными голосами. А для немцев потеха. Ржут, как застоявшиеся жеребцы, с улюлюканием, пинками отгоняют тех, кто пытается забежать за редкие придорожные кусты.
У других вагонов было потише. Видно, пленные красноармейцы не набросились на еду, хотя оттуда тоже раздавались сдерживаемые стоны.
Нурания послушалась совета Марии, дала малышам лишь несколько ложек похлебки и по маленькому кусочку хлеба, сама тоже поела совсем немного. Теперь она сидела ни жива ни мертва, обняв голодных, тихо плачущих близнецов, и с ужасом смотрела на сраженных едой женщин.
Мария подходила то к одной, то к другой из них, но помочь уже ничем не могла и только приговаривала, горестно качая головой: «Что же это происходит, а? Что же с нами делают эти изверги?!»
Вдруг она, гневно сверкнув глазами, шагнула к офицеру. Солдаты хотели было остановить ее, но тот крикнул им что-то, и Марию пропустили к нему.
Подойдя к офицеру, она стала что-то горячо и возмущенно говорить. Офицер слушал ее, а потом переводчика не перебивая, и даже вроде бы поддакивал, соглашался с ней: «Я, я!» Но вот нахмурился, коротким
— Ахтунг, ахтунг! Внимание, слушай команда! Господин обер-лейтенант приказаль строиться всем перед вагон!
С грехом пополам пленные стали в неровный строй. Многих шатало от слабости, не пришедшие в себя женщины корчились от боли. По рядам прошел ропот.
— Тихо! — крикнул немец-переводчик. — Всем больным и раненым выйти вперед! Герр обер-лейтенант и эта женщина, она врач, будут смотреть вас...
В сопровождении офицера и переводчика Мария пошла вдоль вагонов, останавливаясь около раненых. Особенно много оказалось их у соседнего с женским вагона.
— Зря стараешься, Мария Сергеевна, — сказал один, с трудом переводя дыхание. — Видишь, грудь пробита, рука пухнет. Гангрена...
— Ничего, ничего, милый. Ты потерпи, потерпи, скоро, говорят, на место прибудем. Вылечат.
— Пустое, — ответил раненый. — Не сегодня, так завтра конец...
Таких, как он, оказалось человек пятнадцать. Отделив от других пленных, их увели за каменное строение. Остальных под бешеный лай собак, тыча в спины дулами автоматов, снова набили в вагоны. Правда, Марии разрешили осмотреть легкораненых, поправить и кое-кому заменить повязку.
Очередь дошла до женщин.
— Говорят, вам плохо и тесно в вагоне. Так это или не так? — спросил переводчик.
Никто не откликнулся на вопрос. Пленницы уже успели узнать немцев и не верили им. То и дело жди подвоха.
— Что же вы, бабы? — обратилась Мария к женщинам. — Воды в рот набрали? Говорите, как есть. Требуйте, чтобы обращались с нами по-людски.
— Ну?.. Правду говорит эта женщина? — торопил переводчик. — Или врет?
— Будто сами не видите! — не выдержав, подала голос одна из пленниц. — Дети у нас. Больные...
— Тихо ты! — зашипела рядом другая.
— А что тише, что тише? Сколько можно над людьми измываться?
Переводчик что-то сказал офицеру. Тот помедлил, сделал несколько шагов вперед, пробормотал несколько слов, ни на кого не глядя.
Переводчик с готовностью козырнул и закричал лающим голосом:
— Больные, шаг вперед!
Никто не шевельнулся. Женщины продолжали стоять неподвижно, испуганно смотрели на офицера, именно в нем видя средоточие творимого над ними зла. Тот исподлобья оглядел ломаный строй, снова что-то сказал, ткнув пальцем в сторону Марии. Тут же к ней повернулся переводчик, спросил громко, чтобы слышали все:
— Выходит, неправду ты говорила. Нету больных!
— Да как же нету? — раздался голос все той же женщины. — Я вот больная. Сердцем маюсь, а еще теснота, голод... — Она вышла вперед, с ненавистью глядя на немцев. За ней выступили еще несколько молоденьких женщин, с потухшим взором, исхудавших и слабых.
— Ну? Еще, еще!.. — крикнул переводчик.
В конце концов строй покинуло шесть человек. По молчаливому кивку офицера автоматчики оттеснили их от основной группы и погнали за старое каменное здание, туда же, куда увели раненых красноармейцев.