Млечный путь
Шрифт:
Странное дело, то ли от страха, то ли детским своим чутьем догадываясь о беде, настигшей всех этих людей и себя вместе с ними, близнецы молча переносили тяготы дороги, не капризничали, не хныкали, ели и пили, когда дадут, а не дадут — терпели покорно, глядя вокруг посерьезневшими глазами. «Да у тебя золотые дети!»— то и дело говорила примостившаяся рядом женщина, поглаживая Хасана и Хусаина по головкам и стараясь отвлечь Нуранию от мрачных дум.
А поезд все шел и шел, делая редкие остановки. Узникам-то невдомек было, что везли их сначала на северо-запад, а потом, по чьей-то злой воле, повернули на юг. Стучат колеса, что-то неумолчно
Ночь на исходе. Узницы забылись беспокойным сном. Кто-то стонет, кто-то кашляет надсадно. Хасан и Хусаин тоже наконец уснули, и Нурания не может даже пошевелить затекшими руками — боится разбудить мальчиков, которые со вчерашнего дня маялись животами от сырого, как глина, хлеба.
— Чего не спишь? — шепнула соседка. — Какую ночь уже бессонницей себя изводишь. Выбьешься из сил — что с детьми будет?
— Известно, что. Теперь вот заболели. Куда я с ними?
— Если дашь одолеть себя отчаянию, добра не жди. Нельзя так. Ради малюток своих должна держаться. Жизнь еще не кончилась, — сказала женщина, осторожно перекладывая одного из близнецов на колени себе.
— Что вы говорите! — возразила Нурания. — Какая теперь жизнь? Для чего, для кого?
— Глупая! — отозвалась женщина шепотом. — Думаешь, конец? Не воротимся назад? Как бы не так! Нет такой силы, чтобы одолеть нас. Уверена, в эти дни наши наверняка перешли в наступление и уже гонят фашистов назад. Вот увидишь, очень скоро и нас освободят. Все по-старому будет.
Хоть и не вывел Нуранию этот мимолетный ночной разговор из оцепенения, но камень с души снял. На другой день женщина осмотрела близнецов, дала им, достав из кармана, какие-то таблетки, и уже через час мальчики повеселели. С облегчением вздохнула Нурания и, привалясь к плечу соседки, уснула.
Коня в дороге узнаешь, друга в беде познаешь, любил повторять отец Нурании. Так и случилось у нее с этой миловидной, лет тридцати, женщиной по имени Мария. Оказалась она женой недавно назначенного начальника пограничной комендатуры, которой была подчинена застава Зарифа. Нурания тогда не успела с ней познакомиться, а мужа ее, капитана Кузнецова, видела несколько раз, когда тот приезжал на заставу.
Помнит Нурания, суровый, немногословный капитан, увидев ее близнецов, вдруг рассмеялся весело и, подбрасывая на руках то одного, то другого, приговаривал: «Который из них Хасан? Который Хусаин?» Теперь и его нет...
Сама-то Мария всего лишь месяц как устроилась в селе, где была расположена комендатура, участковым врачом. Рассказала, как на рассвете двадцать второго июня разбудил ее страшный грохот, как она вскочила, ничего не понимая, и увидела мужа уже одетым. «Ты что, не спал?» — спросила Мария, но он махнул рукой и выскочил из дома, что-то крича на ходу. Она схватила большую санитарную сумку, выбежала вслед за ним — и тут же была отброшена взрывной волной. Оглохшая и потрясенная, бросилась к зданию комендатуры.
Впереди — сплошной дым, сполохи огня, разрывы снарядов. Бой разгорался. Все больше раненых красноармейцев отползали назад к санитарным машинам и подводам. Мария наспех делала перевязку, бросалась то к одному, то другому раненому, помогала им укрыться от огня, добраться до повозок. Она видела, как мечется вдоль всей цепи ее муж с ручным пулеметом наперевес, как останавливается и стреляет, целясь в гущу наседавших немецких солдат.
Вдруг
Уйти она не успела да и не могла бросить раненых. Поредевшие ряды пограничников оказались в окружении. Немцы тут же отделили уцелевших и легкораненых и куда-то погнали, а тех, кто не мог подняться на ноги, добивали на месте...
Обо всем этом она говорила как о чем-то будничном, событии рядовом и незначительном, и казалось, что произошло оно давно, с другими людьми, а не с ней самой и с ее мужем. Много позже поняла Нурания: рассказывая о страшном своем горе так отстраненно, Мария старалась хоть как-то отвлечь ее от мрачных мыслей, внушить ей, что не она одна попала в беду и надо ждать и надеяться, что на миру и смерть красна. Пряча свое горе, Мария давала ей урок стойкости, терпения.
Втиснутым в душный вагон и увозимым неизвестно куда женщинам было не понять, как и почему пограничный отряд и подтянутые к границе регулярные полки Красной Армии не сумели противостоять врагу. Многие, как и Мария, еще верили, что час победы недалек, скоро наши войска перейдут в наступление, разгромят фашистов на их же земле и освободят пленных.
Пока же узницы, притерпевшись к тесноте и варварскому обращению немецких солдат, все больше думали и говорили о тех, кого везли в соседних вагонах. Там пленные красноармейцы и командиры. Многие из них ранены и, наверное, нуждаются в помощи. А на коротких остановках мужчин и женщин выводят на воздух только врозь, они не видят друг друга. Слыша свирепый лай собак, грубые окрики охраны, часто и автоматные очереди, узницы догадываются, что с пленными красноармейцами обращаются немцы еще хуже, бесчеловечнее.
Карманы Марии были набиты разными таблетками и пузырьками, которые она успела переложить из медицинской сумки, когда в группе пленных шла под конвоем на станцию. Теперь эти лекарства очень пригодились ее спутницам. Дети страдали животом от жажды и грязи, с женщинами часто случались голодные обмороки, нервные срывы. Мария, как могла, старалась облегчить их мучения. Кому помогала лекарством, кому добрым словом. Благодаря ей Нурания тоже начала меньше думать о случившемся и все свое внимание отдавала несчастным близнецам. «Нет, нет, — утешала себя, — не может продолжаться этот ад бесконечно. Привезут куда-нибудь, создадут, пусть и под охраной, нормальные человеческие условия...»
— Вот увидишь, все пройдет. Вернемся домой, дети наши вырастут, станут достойными своих отцов, — подбадривала Мария. — Сережку моего мы к его дедушке с бабушкой отправили, в Куйбышев... Боже мой, боже мой!.. — вдруг всхлипнула она, но тут же спохватилась, стала помогать Нурании укладывать мальчиков.
Иногда поезд подолгу стоял на какой-нибудь станции. Чаще всего это происходило днем, и делались такие остановки конечно же с умыслом, чтобы пленные слышали оглушительную бравурную музыку, торжествующие голоса сотен людей, провожающих на фронт эшелоны с воинскими частями.