Мне нравится твоя ложь
Шрифт:
— А Клара?
Кип выглядит задумчивым.
— Я долго ненавидел ее. Только, когда стал старше, то действительно засомневался в том, что они оставят ее позади. Но я знал, что у нее есть деньги и семья. Я думал: для чего ей нужен сводный брат-ублюдок?
Я вздрагиваю от его оценки самого себя.
— Кип…
Он отмахивается от моей попытки посочувствовать.
— Но потом я понял, что она сбежала, что Байрон ищет ее. И тебя тоже. Я знал, что должен что-то сделать, но понятия не имел, что буду делать, когда
Я вспоминаю наше время в VIP-зале, на крыше, в переулке. Вспоминаю каждый раз, когда мы были вместе. Он казался почти милым. Так противоречиво. И затем он стал сложным. Он трахал меня сапогом и толкал на кирпичную стену. И хотя это чувствовалось хорошо, это было не к добру.
— Если ты пришел за Кларой, чтобы защитить ее, почему не сказал мне, кто ты? Зачем ты…?
Я не могу закончить свой вопрос. Жалею даже, что начала..
Его выражение мрачнее, чем я когда-либо видела. Оно похоже на извинение. Похоже на прощание.
— Когда я нашел тебя в «Гранде», я понял, что у тебя есть ключ к поиску драгоценностей. Это то, что Байрон искал все это время.
Мои глаза наполняются слезами.
— И ты хотел найти их первым.
— Может быть. Да. Назови это соперничеством братьев. Назови глупостью.
— Соперничество братьев. — Я не вижу его сейчас. Есть только слезы. Темные красноватые цвета его силуэта, словно абстрактная живопись. — Вот, почему ты трахнул меня? Потому что знал, что он тоже делал это?
Тишина. Это и есть ответ.
Я закрываю глаза, отпуская слезу по щеке, потом еще одну. Я не хотела плакать перед ним, но уже слишком поздно. Я уже плачу. Я не хотела влюбляться в него, но и это я уже сделала.
— Ты, должно быть, подумал: до чего же я глупая, — шепчу я.
— Никогда, — грубо говорит он. — Храбрая. Сильная. Красивая. Вот кто ты для меня.
— Но ты не помог мне, когда нашел. Даже зная, кто преследовал меня. Даже зная, что у меня нет выбора.
— Я думал, что смогу использовать тебя, чтобы приблизиться к Кларе, но держать тебя на расстоянии. Думал, что смогу трахнуть тебя и не заботиться о тебе. — Его глаза — темное море, а мучения в них — волны. Они разрушают меня. Ломают меня. — Я ошибался.
Это все, что я знала и чего боялась: что Клара — единственное, кого стоит спасать.
Не меня.
Я даже не ненавижу Кипа в тот момент. Я ненавижу себя.
— Я бы хотела побыть одна, — шепчу я.
Проходит длинная секунда, на протяжении которой я думаю, что он может не уйти. Может проигнорировать мою просьбу, как делал раньше. Затем я слышу шаги его сапог по деревянному полу.
А затем тихий щелчок двери.
* * *
Я не знаю, сколько времени проходит. Несколько минут. Несколько часов.
Дверь снова открывается, и мое сердце ухает вниз. Я больше не хочу его видеть. И в то же время хочу. Я разрываюсь.
Но
— Клара!
Она бежит ко мне, плачет, и я цепляюсь за нее, игнорируя боль, всхлипывая за все — за нашу разбитую семью, за Кипа, за каждый проклятый доллар, что я заработала на сцене. Две сестры, мы держим друг друга в безопасности вместе, в море холодных мужчин и еще холоднее женщин.
Клара всегда будет моей сестрой.
Меня не волнует, разные ли у нас отцы.
Меня не волнует цвет ее глаз или ДНК. Она моя сестра, потому что я целовала ее пухленькие щечки в детстве. Она моргала мне этими голубыми глазками, и я думаю, что она знала, кем я была ей тогда. Я была той, кто держал ее. Я была той, кто менял ей подгузник, когда наша мать исчезла.
Я обвиняю ее в этом, но также знаю, как ощущается потребность быть любимой.
Клара больше, чем моя сестра. Я заботилась о ней после ухода нашей матери. Я никогда не хотела, чтобы она была одна или боялась. Никогда не хотела, чтобы она заботилась обо мне.
Сегодня это меняется. Пока я плачу и обнимаю ее, а мой бок болит, она меняет наши роли.
— Возвращайся в постель. У тебя же швы могут разойтись.
Я дарю ей свой лучший суровый взгляд.
— Я в порядке.
Эффект, возможно, разрушен резким вдохом, который вырывается из меня. Дуга боли, подобна огню, проносится через мое тело.
— В кровать, — повторяет она, ее голос твердый, но руки мягкие, когда она помогает мне опуститься на кровать и поправить одеяло.
Я закрываю глаза, ожидая боли и тошноты. Когда снова открываю их, Клара держит в ладошке стакан воды и две белые таблетки.
— Нет, — говорю я. — Больше ничего из этого.
— Доктор сказал...
— Мне все равно, что он сказал. Они путают мне мысли. Я не была уверен, сплю я или бодрствую. Я даже не была уверена, жива я или нет.
Глаза Клары наполняются слезами. Ее рука сжимается вокруг таблеток, когда губа начинает дрожать.
— О, Хонор.
— Прости, — говорю я, тут же каясь. Тем не менее, так и не беру таблетки.
— Не извиняйся, — говорит она, шмыгая носом. — Я та, кто оставил тебя там. Не могу поверить, что оставила тебя. Как ты можешь простить меня?
— Прощать нечего. Я рада, что ты ушла. — Образ Клары, привязанной к этой кровати, избитой ремнем, никогда не покинет моей головы. Меня тошнит от него.
Со вздохом она бросает таблетки на стол. Одна катится, пока не падает с края, другая останавливается.
— По крайней мере, выпей воды. Тебе нужна жидкость и отдых.
— Теперь я в порядке, ты здесь. — Не совсем в порядке, не тогда, когда между мной и Кипом миллионы миль. Я остаюсь в его доме, но теперь между нами больше расстояния, чем когда-либо. — Кстати, как ты узнала, что было безопасно вернуться?